Другое дело, если прикидывается таковым, тогда положение меняется. «Во всяком случае, Ларьеву про это отписать надо», — подумал Егор.
— А отпиши-ка, отпиши Ларьеву! — точно угадав мысли Егора, поддакнул Сергеев. — Проверить все-таки стоит… Могли его колчаковцы поприжать… — Василий Ильич вздохнул.
Егор ушел от Василия Ильича уже в пятом часу вечера. На площади вывешивали первомайские лозунги: «Хозрасчет — необходимый рычаг управления хозяйством. За проверку, производства рублем! За выполнение промфинплана!»
В отделе в сумерках у окна сидела одна Антонина.
— Где Миков? — недовольно спросил Егор. — Где все?..
— Миков на обеде, Лынев приходил, списки оставил на столе, Чекалин из района не вернулся, Семенов только что звонил, вас спрашивал… Щербаков еще просил позвонить, с завода вами интересовались…
Егор кивнул, постоял в приемной.
— Ну что, когда свадьба? — вдруг спросил он.
Антонина вспыхнула, стыдливо отмахнулась рукой.
— Да ну вас, скажете тоже! Прямо уж свадьба сразу!
— Дак сама же объявила, что замуж выходишь?! — удивился Егор.
— Да это папаня с Николай Митрофанычем настояли, — объяснила она.
— Как настояли? — не понял Егор.
Он даже сел на лавку возле стола, за которым работала Антонина.
— Да так! Я не хотела за него выходить, а папаня настаивал, про деньги какие-то говорил, что, мол, богатый жених, что взял в долг у него… Ну тут Левшин пришел, говорит, всем уж сказал на станции с папашиного согласья да с того, что я на него приветливо смотрела, улыбалась, а я на всех приветливо смотрю, что с того?
— Так-так-та-ак! — загорелся Егор, заставляя ее рассказывать дальше.
— Мне девятнадцать еще будет, а Николаю Митрофановичу сорок шесть. Конечно, не старик, но и не молодой уже, правда ведь?.. Через десять лет он старик уже, а я молода еще, что мне сиделкой его быть… Антонина покраснела. — Конечно, я не к тому, чтобы там поселиться только, но надо и наперед о себе думать, разве не так?..
— Так-так-та-ак! — кивнул Егор.
— Ну вот, он пришел, и давай они меня вдвоем уговаривать: объяви да объяви, брошку подарил дорогую, а потом, мол, скажем, расстроилось все… Левшин жалостливо так: «Ну хоть на молве твоим женихом побывать, хоть в этом мне уступи, не губи уж репутацию мою…» Чуть не заплакал. Я и уступила.
— Понятно, — проговорил Егор. — А заходила потом к нему чего?..
— Да папаня послал, что-то из Москвы Николаю Митрофановичу привезли для отца, я не знаю…
— Та-ак…
— Еле вырвалась! Обниматься полез, — Антонина смутилась. — Да и рада, что объявила, а то Семенов уж замучил своими приставаниями!..
— А чего он? — не понял Воробьев.
— Да обниматься лезет и к себе вечером приглашает. Сейчас хоть присмирел.
Они сидели в приемной, не зажигая света, и Егор залюбовался ее лицом, выступающим из сумрака, горящим мягким внутренним светом.
— Что это вы смотрите, Егор Гордеич? — смутившись, проговорила Антонина, и, помолчав, добавила: — Сами почему не женитесь?
— Не берет никто, — отшутился Егор.
— Как никто? — удивилась Антонина. — А Катя из библиотеки? Я тут ее встретила, она так изменилась, похорошела и про вас снова спрашивала. Мне кажется, она вас любит…
Егор чуть было не спросил: «А вы?», но, поднявшись, пробормотал: «Вряд ли» — и ушел к себе в кабинет и там еще долго сидел, приходя в себя. Его била дрожь, и он старался не думать об Антонине.
Через десять минут пришел Семенов, принес объяснение. Ссылался на темноту, на ухудшение зрения, да и месяц после той истории в Выселках он не стрелял. Егор положил объяснение на стол.
— Пока объявляю вам, Семенов, замечание, — объявил Егор.
— Я не понимаю, за что вы меня ненавидите? — вдруг спросил Семенов. — За то, что я тогда у Бугровых вел себя не должным образом? Так я осознал… — Семенов стоял, опустив голову.
— Я не верю твоему объяснению, — сухо проговорил Егор. — Но надеюсь, что тобой руководила безотчетная ненависть к врагу. Однако и это проступок в нашем деле. Вранье — второй. Делай выводы сам. Еще раз замечу — выгоню со всеми вытекающими отсюда последствиями! — сурово заключил Воробьев. — Иди!
Семенов ушел. Сумерки уже вовсю наползали в окно, но Егор не торопился включать свет. В сумерках хорошо думается, а сергеевская догадка стоит того, чтоб поломать голову. И все же Рогов мелковат для резидента немецкой разведки. Болтун, хвастун, выжига, сластолюб — столько пороков, что сразу играть их все попросту невозможно. А вот новые факты, сообщенные Антониной про Левшина, любопытны. Конечно, может быть и такое, но вот в жалостливость Левшина верится с трудом. Испугался за свою связь с Мокиным, за эти странные разговоры о деньгах, долге, да и посылки какие-то Антонина носит… А Митяй попросту был напуган. С испугу не то померещится! Он подумал: не опознаю, возьмут и не отпустят. Мог такое придумать?