Он спросил жатаков, как было дело. Поднялся рыжебородый, сероглазый казах, почтительно поклонился и сказал:
— О мудрейший и справедливейший, почтенные баи правы — потравы не было. Мы сами виноваты в том, что кони потоптали наши посевы. Откуда табунам было знать, где посевы, где трава? А мы, вместо того чтобы сторожить свои поля, спали. Мы сами виноваты во всем…
Бий задумался, поковырялся в бороде, посмотрел на Ускембая.
Тот растерянно блуждал взором по лицам Ергалы, Мошеке, Бапаса.
— Правоверные! — мелко затряс пухлыми щечками бий. — Почтенный Ускембай утверждает, что потрава произошла по вине самих жатаков. И жатаки согласны с этим. Э-э, кто же с кем спорит?
— Почтенный бий, — проговорил Алдар-Косе дребезжащим голосом, — я чужой человек здесь, случайно попал в аул. Мне стало жаль жатаков. И я договорился с этими бедными людьми о том, что они отдают свои поля до зимы мне. И за это получают пятьдесят коней.
Баи на несколько мгновений обомлели от неожиданности, потом заговорили все сразу:
— Сделка не по обычаям!
— Ходжа чужой в нашей степи!
— На этих землях никогда не паслись чужие табуны!
Первым прервал тишину Ергалы-бай. Ероша свою белую бороду, он промолвил:
— Конечно, жатаки виноваты сами. Но так как наши табуны топтали их землю, то мы, а не кто-нибудь еще, хотим помочь им. Мы даем им шестьдесят коней.
— И ничего не просите взамен? — спросил бий.
— Ничего, — спокойно ответил Ергалы. — Только… пусть наши табуны будут пастись там до зимы.
— Нет, мы не согласны, — сказал рыжебородый казах. — Мы виноваты в том, что случилось, и никто больше.
— Почтенный бий, — поклонился Алдар-Косе, — поручаю это дело аллаху всемилостивейшему и справедливому, а после него — тебе. Решай.
— Но это уже спор не о потраве, — медленно произнес бий, стараясь скрыть свою растерянность. — Это совсем другое. Тут должны решать сами жатаки. Их поля. Пусть они и решают, кому хотят отдать их до зимы под пастбища.
— Я даю им сто коней, — сказал Алдар-Косе и показал бию два раза по десять пальцев: дескать, тебе за решение дела в мою пользу — двадцать скакунов.
Это, конечно, не ускользнуло от внимания баев.
— Ходжа думает, — сказал Ускембай, уставившись немигающими глазами на Алдар-Косе, — что если почтенный Сансызбай владеет большими табунами, то он может хозяйничать в степи?
— Я плохо слышу, — прошамкал Алдар-Косе, — не понял…
— Наши кони разрыли землю, и жатаки нашли там золотые самородки! — не выдержав, закричал Мошеке-Обжора, и его жирный живот грозно заколыхался. — Наши кони нашли золото — нам оно и должно принадлежать!
Ергалы разговаривал расчетливее:
— Мы не можем пустить в нашу степь человека из чужого племени. Но и жатаки не должны страдать: если они отдадут нам до зимы свои пастбища, мы дадим им сто коней.
— Я даю им коней сегодня, — сказал Алдар-Косе. — Здесь! И двести баранов в придачу.
— Мы не видели твоих табунов и твоих отар, о ходжа, — произнес Ускембай.
— Я заплачу им цену коней золотыми монетами, — важно проговорил Алдар-Косе. — Золото лучше, чем табуны… Жатаки не скотоводы, табун им только обуза.
— Правильно говоришь, о ходжа, — почтительно поклонился рыжебородый, сероглазый казах.
— Табун коней вы сможете продать в городе, — обращаясь к жатакам, проговорил Ергалы. — Но нельзя пускать чужака в нашу родовую степь.
— А ты, почтенный Бапас, — обратился Ускембай к молчаливому баю, — что скажешь? Может быть, ты поддерживаешь ходжу?
— Язык один, уха два, — сказал Бапас, — говори мало, слушай много. Думаю, землю отдавать чужаку нельзя.
— Как же быть? — развел руками рыжебородый жатак.
— Пусть скажет бий, — предложил Ускембай, который уже успел обменяться с судьей какими-то знаками.
— Во имя аллаха всемогущего и всемилостивейшего! Пострадавшие от потравы поля, — важно молвил бий, — нужно отдать до зимы под пастбища Ергалы-баю, Ускембаю, Мошеке-баю. За это жатаки получают сто коней и двести баранов. Я сказал все.
Алдар-Косе от огорчения бросил свою камчу об пол, схватился за бороду, застонал.
— Передай, о почтенный ходжа, наш почтительный салем Сансызбаю, — проговорил Ускембай.
Ергалы тут же послал жигитов в табуны, чтобы к вечеру кони были у жатаков.
Баи возбужденно о чем-то переговаривались с судьей, радостные, довольные. Только и слышалось: золото, Сансыз-бай, золото…
Жена Мошеке-Обжоры сказала мужу, что угощение для гостей готово.