Когда во дворце, кроме самого Даулета, не осталось ни одного живого человека, он спрятал домбру в мешок и ушел в родную степь…
— Вот их бы так… всех… — запекшимися губами прошептал Алдар-Косе. — Чтобы упали и не встали больше… Где ты, Даулет?
В большой юрте «хозяева степи» слушали игру Мынбая на сыбызги — свирели. Мынбай играл плохо, хотелось выть от злости, что музыку уродует такой тупой и бездарный человек. Чтобы спастись от этой пытки, Алдакен и начал повторять про себя легенду о Даулете…
Привязанный ногами и руками к остову недостроенной юрты, Алдар-Косе уже сутки не ел и не пил. Временами он впадал в забытье, перед его затуманенным взором вереницей проносились воспоминания. Он видел себя в степи с друзьями, верхом на верном Желмае. Как сны, смотрел он всплывающие в памяти старые достаны — сказания… А потом вдруг наступала полная ясность. Начинали ныть ссадины, синяки и раны, покрывавшие его тело. Днем садились на них мухи, солнце жгло кожу, и только рваная и вонючая шапка, которую нахлобучил на Алдар-Косе жигит-сторож, спасала от палящих лучей. Алдакен мог двигать лишь головой. Но и это движение причиняло ему страшную боль.
«Вот я и в волчьей пасти… — подумал Алдакен в одно из тех мгновений, когда мысль работала четко и ясно. — „Ты взрослый жигит, а ведешь себя, как мальчишка“… Верно говорила Одек-апа… „Среди твоих врагов тоже есть хитрецы, не забывай…“ А я обрадовался — перехитрил бийский суд! И забыл об опасности. „Не родился еще в степи такой волк, которому я был бы по зубам!“ Э-э, приладил бороду и решил, что стал мудрым аксакалом. Алдакен, Алдакен, ты глуп и самонадеян…»
Жигит, который специально присматривал за Алдар-Косе, подошел, проверил узлы на обеих руках и ногах пленника. Крепко держат! Для забавы ткнул дубинкой-шокпаром в живот Алдакену, усмехнулся, сел на свое место.
…Когда позавчера чернобородый Срым привез Алдар-Косе в аул Бапаса, то среди баев началось ликование. Они забыли про угощение. Остыло мясо, остались нетронутыми ароматные горы привезенной издалека жареной рыбы.
Невозмутимо спокойный Аблай, слегка царапая ногтем свою холеную бороду, начал — согласно законам степной вежливости — расспрашивать пленника о родственниках и их здоровье, о том, хороша ли была дорога и как здоровье самого почтенного Алдар-Косе…
Баи покатывались от смеха.
Алдакен молчал. Молчал он и тогда, когда Срым внес в юрту обнаруженные среди вещей Алдар-Косе чалму, накладную бороду. Шик-Бермес, подступив к пленнику, закричал:
— Где мое золото, отродье шакала? Отдай мои золотые монеты, проклятый шайтан!
Потом Шик-Бермес, кивнув в сторону своего толстого родственника, сказал Алдакену:
— Ты помнишь, как заарканил тебя мой жигит-храбрец ночью в моем ауле? Как он тебя избил камчой? Тебе будет в десять раз хуже, если ты не вернешь мне моего золота! А?
— Да, тебе будет плохо, — инстинктивно отодвигаясь подальше от щуплого, связанного по рукам и ногам пленника, произнес толстый родственник. — Берегись моего гнева, Алдар-Косе!
Тут уж даже избитый и измученный Алдакен не смог удержать улыбку.
Как ни пытались Аблай и другие баи заставить его говорить, ничего из этого не получилось. И лишь один раз Алдакен не сдержался, ответил.
…Аблай уже не верил в то, что Алдар-Косе удастся схватить. Поэтому он, как человек предусмотрительный, начал готовиться к худшему: к приходу жигитов Шойтаса.
— Мы, хозяева степи, — говорил он трусливо примолкшим баям, — и должны спасти ее от этого горного сброда. Каждый должен что-нибудь сделать для будущей битвы. Я собрал сто овчарок, самых больших и сильных. Желекеш и Срым выучили их не бояться всадников. Они кидаются на коней и перекусывают им ноги. А когда жигит падает, овчарка кидается на него. И он будет лежать, пока мы не отзовем собаку, иначе она его загрызет.
Баи восторженно зацокали языками. А Мынбай от радости задул в свирель так пронзительно, что все заткнули уши.
Алдар-Косе привезли как раз в то время, когда Аблай пытался договориться с Бапасом и Шик-Бермесом о том, где и сколько жигитов выставят они на бой с Шойтасом.
Решили сделать Бапаса начальником всей конницы: он пообещал в этом случае собрать еще сто всадников.
И вот, когда впервые восторги по поводу пленения Алдар-Косе прошли и богатеев уже начал злить не желавший разговаривать с ними пленник, Шик-Бермес сказал как можно ехиднее:
— Радуйся, Алдакен! Мы провозглашаем тебя эмиром свиней! Все свиньи будут тебе подчиняться!
Тут-то Алдакен один-единственный раз не сдержался и ответил: