Сабыр спрятал нож в ножны, задумался, погладил усы. Потом заговорил тихо:
— Вот, племянничек, старая притча. В большую беду попала перепелка: дом у нее загорелся. Горит гнездо, пылает. Прилетели на пожар разные птицы. Кто кричит, кто волнуется, кто издали смотрит. А ворон подлетел да в огонь соломку бросил. «Не хотела каркать по-моему, сказал, так тебе и надо!» Потом ласточка прилетела. И уронила из клюва каплю воды в пламя… Сгорело гнездо у перепелки, пришлось ей строить новое. Вот как…
— А дальше, дядя, что было?
— Ничего. Тут и притче конец… Ведь от соломки ворона пожар не стал злее. И от капли воды, которую ласточка принесла, огонь не погас. Но перепелка узнала, кто ее друг, а кто враг… Вот так и у нас: в беде сразу узнаешь, кто желает тебе зла, а кто — добра… Если услышишь, как будут говорить, что Алдар-Косе причинил кому-то из бедняков зло, — не верь, мой мальчик. Это говорят те, кто бросает в огонь, когда горят наши юрты, охапки сухой травы.
Казангап опустил голову.
— Если приведется тебе увидеть нашего Алдакена, — продолжал Сабыр, — то ты сразу поймешь, какими бывают хорошие люди. И еще поймешь, что не нужно спешить, когда хочешь сказать плохое о ком-нибудь.
— А я слышал, — не сдавался Казангап, — что Алдар-Косе умеет ездить так хитро и тихо, что, когда подъезжает к аулу, на него даже собаки не лают. Но так, дядя, ездят только конокрады!
— Не понял ты меня, племянник. Тот, кто крадет коней, — злой судьбы человек. Он приносит беднякам-жатакам, таким, как мы с тобой, горе. Алдар-Косе ездит тихо, потому что у него много врагов — баи, муллы, старейшины… Тот, кто дружит с нами, с жатаками, богачам ненавистен. Вот один старый мудрый табунщик и открыл Алдакену секрет своих дедов: ездить так, чтобы ни один пес никогда не залаял.
— Что же надо для этого делать? — вдруг раздался молодой задорный голос.
Казангап вскочил на ноги и широко раскрытыми глазами смотрел на непонятно откуда явившегося гостя.
Сабыр остался сидеть, только голову повернул к приезжему да за ус схватился.
Высокий круглолицый парнишка с острыми смеющимися глазами стоял перед чабанами. Сзади него, переминаясь с ноги на ногу, стоял и с любопытством поглядывал на чабанов худой верблюд неопределенной масти. На лбу верблюда, как маленькая луна, белела круглая лысинка.
Парнишка почтительно приветствовал Сабыра, потом лукаво отдал салем растерявшемуся Казангапу.
Сабыр встал, предложил гостю войти в юрту.
— Принеси кумыс! — приказал он племяннику.
— Позвольте, почтенный Сабыр-ага, — попросил парнишка, — пустить моего верблюда к вашим: устал он, бедняга.
Сабыр разрешил. Парнишка вмиг развьючил верблюда, повозился немного с какими-то корешками, потер верблюду лоб, бок. Потом верблюд сам, словно он вырос на этом жайляу, побежал к табуну, который пасся далеко за овечьей отарой.
Парнишка, не выпуская из рук снятых с верблюда мешков, зашел следом за Сабыром в юрту.
Казангап, тащивший большую деревянную чашу с кумысом, остановился, проводил тощего верблюда взглядом: бежит, словно летит! И ни одна овчарка на него не обращает внимания, словно он не чужой! Вот колдовство!
В юрте шел вежливый, обычный для степных жителей, разговор: взаимные расспросы о благополучии, о здоровье.
Парнишка, к удивлению Казангапа, оказывается, отлично знал всех их родственников. То и дело спрашивал:
— Как здоровье Айгыз? Да продлятся ее годы! А как себя чувствует Батима-апа? Все еще жалуется на ломоту в ногах?
— Э-э, ты меня, видно, за бая принимаешь! — отмахивался довольный Сабыр. — Это ведь у бая семь колен родичей знать нужно!
— Каждый казах сам себе бай, — ответил парнишка. — Только не все бедняки об этом знают… А что делает Казангап, сын покойного твоего брата Али?
— Казангап сильно вырос. Совсем большой стал. Ты даже не узнал его! — улыбнулся Сабыр.
— Э-э, так вот он какой! — Гость весело поглядел на Казангапа, перемешивающего кожаным черпаком кумыс в чаше. — Разве узнаешь? Молодец!
И снова начались вопросы о родственниках, их детях, знакомых.
— Волков сейчас много в степи… Опасно стало ездить, — сказал Сабыр, когда с расспросами было покончено.
— Мы сегодня схватили одного! — нарушая приличия, вмешался в разговор старших Казангап. — Большой!
Он поймал недовольный взгляд дяди, но подумал про себя: «Этот приезжий чуть старше меня. Весны на три, не больше! А дядя с ним обращается, как с аксакалом! Чудно!»
— Есть волк в мешке, — подтвердил Сабыр. — Упал в колодец, вытащили…
Но, видно, волк, даже живой, совсем не интересовал приезжего. И это показалось Казангапу еще более странным.
— Тяжелый был путь? — спросил Сабыр с беспокойством.
— Нет ничего тяжелее пустого желудка, — улыбнулся таинственный парнишка.
Казангапа послали за сыром-куртом, за лепешками.
«Такой вежливый и почтительный гость, — не успевал удивляться Казангап, — и вдруг просит есть! Ух, кажется, никогда бы язык у меня не повернулся сказать такое!»
Когда Казангап внес в юрту угощение, то разговор между дядей и парнишкой был в разгаре.
— У жатаков в Белой степи жигиты Аблая угнали сто овец, — перечислял Сабыр, — и в нашем ауле угнали двадцать коней…
— Жаксы, хорошо, жаксы, — полузакрыв глаза и покачиваясь всем телом, приговаривал парнишка. — Видно, баи решили, что им все равно: отвечать за один грех или за сто. От камня больше пользы, чем от человека, потерявшего совесть. Что ж, хорошо, сочтемся! — гневно проговорил парнишка.
Он внимательно посмотрел на вошедшего Казангапа. Обычно смеющиеся глаза приезжего на этот раз были суровы.
— А как ты считаешь, Казангап, какие волки опаснее — у которых четыре ноги или у которых две? — спросил странный гость.
— И с тех и других нужно спускать шкуру, — уверенно ответил Казангап. — У тех и у других, хоть брюхо и набито, глаза голодны!
— Э-э, хорошо сказал, сын Али-ага, хорошо! — улыбнулся гость.
Во время еды Казангап снова не сводил взгляда с приезжего: как он успевает — быстро есть да еще говорить?
Тут же попробовал было сам сказать что-то с полным ртом, но закашлялся, чуть не подавился.
Дядя с осуждением поглядел на племянника: мол, так себя не ведут.
Приезжий же не умолкал ни на минуту, не забывая тем временем и угощения.
— Я и мой Желмая всегда точно предсказываем погоду в степи, — весело рассказывал он. — Когда в небе появляется тучка, я говорю: «Будет дождь». А верблюд никогда со мной не соглашается. Всегда выходит, что прав или он, или я. Вот поэтому у нас никогда и не бывает ошибок!.. Сансыз-бай предлагал за моего верблюда сто голов коней!
— Сделка состоялась? — спросил Сабыр.
— Конечно, — беря с деревянного блюда последний кусок лепешки, кивнул головой гость. — Я отдал своего Желмаю и взял сто коней. Коней я раздал жатакам, а через пять дней Желмая прибежал ко мне. Ему не привыкать возвращаться! Он находит меня в степи, как собака!
— Угощайтесь, угощайтесь, — приветливо пододвинул гостю блюдо с куртом Сабыр. — Видно, тяжела была дорога…
— Когда мудреца спросили, — приступая к курту, сказал гость, — в какое время следует принимать пищу, то он ответил так: «Богатому — когда проголодается, а бедному — когда есть что есть». А вы не слышали, Сабыр-ага, как прошлой осенью на празднике у Аблая я убил его любимую собаку? Он, для того чтобы позабавиться, стал ее на меня натравливать. Я стукнул ее топором, почти пополам разрубил. Аблай-бай немедленно потащил меня к судье — бию. «Почему ты убил ее?» — спросил бий. «Она на меня бросилась! — ответил я, и это было правдой. — Она бросилась на меня, а я выставил вперед топор. Собачка ударилась об него и сдохла».