— И пожалуйста, ни о чем не беспокойтесь! Молли пусть будет умницей, пойдет поиграет в саду. У Бена следующее кормление в четыре. Я тысячу раз успею вернуться; а до тех пор он все равно будет спать.
Оставшись в доме одна, миссис Херш на сей раз не стала с пристрастием изучать содержимое огромного — от стены до стены — отделанного кедром платяного шкафа, тем более что все имеющиеся в нем экстравагантные шмотки от Диора и Симонетты, Сен-Лорана и Ланвена уже были ей более или менее известны. Шуровать в бесчисленных ящиках с бельем было лень — там тоже все загадки разгаданы. Экая она у Янкеля цаца — прямо куда там: трусы ей подавай шелковые! Занозу в зад небось и то потребует не иначе как из красного дерева.
Приобняв Молли, миссис Херш велела ей идти в сад, обещав после обеда подарок, а сама поднялась на чердак в кабинет Джейка, где у него, между прочим, маминой фотокарточки нет как нет. Папаши, патентованного идьёта, — этого есть. Ну, Нэнси — понятно. Но ему тут что, на стенах места мало? Боже ж мой, хватило даже для вырезок из немецких журналов: вон какой-то фон Папен, еще и с семейством, фрау Геринг в магазине, какой-то эсэсовский генерал, вот картинка с корявой мазней, будто бы изображающей фельдмаршала Монтгомери. На него место есть. На всех место есть. А на мамочку? А на мамочку-то и нету!
Один шкаф почти пуст. Потому что и седло, и причиндалы для верховой езды, которые у него здесь хранились, все чохом переехали в Олд-Бейли. Теперь это вещественные доказательства обвинения. Зато в другом шкафу, к несказанному ее удивлению, обнаружились консервные банки — множество банок с консервами. Несколько полок, уставленных рядами и штабелями банок. Жестянок, какие бывают с супом, жестянок как с сардинами, жестянок как с тушенкой. Прямо супермаркет какой-то! Самое дикое то, что все без этикеток. Этикетки все до единой содраны. Миссис Херш взяла жестянку, которая, на ее взгляд, могла быть с лососиной или тунцом — что то, что другое, без разницы, — и спустилась в кухню, где, как подсказывал ей горький опыт, везде один сплошной дрек.
В холодильнике бекон и сосиски из «Харродса», какой-нибудь еще, может быть, копченый угорь, а буфет набит консервированными крабами и омарами, мидиями, улитками, бобами со свининой и прочим всевозможным трейфес — и никакой тебе гефилте фиш[45] или кошерного салями. Позвонить в магазин Селфриджа[46] ее высочество конечно же забыла!
А как она набирает номер — о, это надо видеть: крутит диск карандашиком, а то не дай бог сломает ноготь; они у ней длиной чуть не по футу каждый. Ладно хоть должны быть помидорчики и салат. С рыбкой, уж какая там ни окажись, пойдет за милую душу.
Но, открыв немаркированную жестянку, миссис Херш над ней остолбенела. Там оказалась клейкая желеобразная субстанция с решительно отвратным запашком.
Наверное, свинина, подумала она и судорожно отпихнула банку от себя подальше.
Когда Джейк познакомился с ней на вечеринке у Люка, Нэнси спросила: «Вы писатель?» — почему-то не включив в вопрос напрашивающееся словечко «тоже».
— Зачем? — ответил он, слегка обескураженно. — Я режиссер.
Ну да, с его стороны это было самонадеянно, и еще как, но все же это лучше, чем то, как он с недавних пор повадился представляться: «Я режиссер. Но не такой, какого вы искали. Такого, как я, и искать бесполезно: надо хватать, пока он в городе».
Дело было в 1959-м, сразу после триумфального приема, который пьеса Люка имела в театре «Ройал Корт», тогда как Джейк в те времена, балансируя в полуподвешенном состоянии, ждал возможности поставить свой первый фильм и чудовищно много пил.
Придя на вечеринку к Люку буквально на следующий день по приезде в Лондон, зажатая в галдящей толпе незнакомцев, Нэнси все время чувствовала на себе тяжелый взгляд темноволосого курчавого мужчины, который ко всему прочему еще и сутулился. Плоховато выбритый, в галстуке с приспущенным узлом и выбившейся из мешковатых штанов рубашкой, Джейкоб Херш норовил затесаться в каждую компанию, к какой бы она ни подошла. Оценивал и изучал высоту и полноту ее грудей, изгиб линии попки, приглядывался, не толстовата ли лодыжка — а то, может, еще какой изъян обнаружится? Стоило ей опуститься на диван и, увлекшись беседой с каким-то актером, закинуть ногу на ногу, не без самолюбования демонстрируя, какие длинные у нее ноги, как он, нисколько этим уже и не удивив ее, сразу сел со стаканом в руке на пол напротив и стал с пугающей скоростью подползать. Явно пытаясь при этом разглядеть то место, где кончается чулок. От ярости покраснев, Нэнси на миг подумала, не задрать ли платье, снять трусы да и кинуть их бесстыжему обалдую прямо в его унылую морду. Но вместо этого лишь сдвинула ноги теснее и одернула юбку. Впрочем, нет — вряд ли он просто озабоченный мелкий поганец; скорее парень чувствует ее недостижимость и всячески себя настраивает искать и находить в ней недостатки. Будучи исключительно привлекательной девушкой, к вниманию таких субъектов она уже привыкла, немало натерпевшись от них в университете. Да, вот кого ей Джейк напоминал: какого-нибудь до оскомины нахватанного, невыносимо начитанного зубрилу-третьекурсника, вообразившего себя интеллектуалом. Бывают такие — знаете? — как правило, почему-то еврейские мальчики, напичканные невнятными, жутко пафосными стихами без знаков препинания и заглавных букв; от соседства с нею они дико возбуждаются, но слишком неловки (да и трусоваты), чтобы подойти и заговорить — а ведь чем черт не шутит, вдруг да и получится назначить свидание! Но где им! Вместо этого они садятся в студенческом буфете за соседний с нею столик и начинают агрессивно перед всеми выделываться. Или громко обсуждать ее нарочитую, по их мнению, холодность. А еще бывает, втиснется такое хамло на лекции рядом с ней и давай слепить блеском вопросов к профессору. Любили они и высмеивать ее, особенно перед девчонками, которым с внешностью повезло меньше, просто на нет исходили от жажды мщения за предполагаемую неприступность. Хотя и приступать-то не пытались: кишка тонка, зато слухи о ее тайных сексуальных похождениях распускали такие оскорбительные, что, бывало, у нее слезы на глаза наворачивались. И не важно, что она предпринимала все мыслимые меры, чтобы не провоцировать, не быть слишком заметной: ходила в мешковатых свитерах, чуть не монашеских юбках и туфлях без каблука. Всячески тихарилась, лишь бы не приваживать тех самых парней, заинтересованности которых другие девицы изо всех сил добивались. Она же добилась только того, что все поняли: Нэнси Крофт не наш человек; ну да, вся из себя, да и фигурка тоже, но — холодная и чужая.
46
Гарри Гордон Селфридж — основатель сети магазинов. Во времена написания этой книги, собственно, сети еще не было, но был огромный магазин на Оксфорд-стрит, который открылся в 1909 г. Но и тогда у Селфриджа уже был отдел, где торговали кошерными продуктами.