Г л а ш а (усмехаясь). Вот вот!
С т е п а н. Ладно! Не обо мне речь. (Горовскому.) Давай сюда тетрадь. (Пробежав глазами страницу, сует тетрадь Лене.) Этого я читать не буду.
Л е н а. Почему?
С т е п а н. Потому что потому!
Л е н а (пожав плечами). Хорошо. Я прочту. (Читает.)
«…Вчера Степан кричал, что любовь — это предрассудок! Глафира встала и ушла. Потом сидела на черной лестнице и плакала. Девчата спрашивают: «Чего ревешь?» Отвечает: «Зуб болит». Ей говорят: «Вырви!» Она им: «Перемучаюсь». Потом глазищами своими как зыркнет: «Молчи, грусть, молчи». А это фильма из буржуазной жизни!» (Помолчав.) Было такое?
Г л а ш а. Написано — значит, было.
Л е н а. Что-то я не помню.
Г л а ш а. А вы со Стрельцовым тогда хороводились! С голубыми знаменами ходили! Беспартийную партию для молодежи выдумали! Как вы ее там величали?
Г о р о в с к и й. «Труд и Свет».
Л е н а. Но ведь и потом у тебя со Степаном что-то было?
С т е п а н. Не было у нас ничего!
Г о р о в с к и й. Брось, брось…
С т е п а н (угрожающе). Я брошу, ты поднимешь!
Г л а ш а. Подеритесь по старой памяти! Ты что, Степа?
С т е п а н. Извини.
Г л а ш а (после паузы). Того, что вы думаете, у нас не было.
Л е н а. А что было?
Г л а ш а. Так… мечта!
Г о р о в с к и й (суховато). Предрассудок?
Г л а ш а. Примерно. Так или нет, Степа?
С т е п а н. У тебя, может, и предрассудок. А у меня жизни никакой не стало!
Г л а ш а (обрадованно). Правда?
С т е п а н. А ты вспомни.
Г л а ш а. Попробую…
Сошла с возвышения-круга вниз, села, обхватив руками колени, загляделась в зрительный зал, будто увидела там что-то давнее. Зазвучала вдалеке гармошка, чей-то голос запел:
Г л а ш а (негромко). Жили мы, заводские, в бараках, а сама улица начиналась за пустырем. Домишки были деревянные, кое-где с огородами, стояли вразброс и, как-то незаметно, выстраивались в улицу. За ней шла другая, пошире, с лабазами и питейными заведениями, потом мощенный булыжником проспект, а дальше, за каналом, тесно стояли потемневшие от времени доходные дома с дворами-колодцами и трамваи за какой-нибудь час довозили до Невского. Сейчас там пусто. Витрины магазинов заколочены досками, ветер гоняет по торцовой мостовой подсолнечную шелуху и обрывки воззваний. Да и здесь, у нас, не веселей! Не гудят по утрам заводские гудки. Рабочие кто на деникинском фронте, кто по деревням с продотрядом… Клуб комсомольский закрыли. Ребята целыми днями на Бирже труда околачиваются или подрабатывают кто где может: папиросами от частников штучно торгуют или вещички на вокзале буржуям недорезанным подносят, а то и просто в очередях толкутся. За осьмушкой хлеба да ржавой пайковой селедкой с ночи хвост выстраивается!
Г о р о в с к и й. Не вы одни в очередях простаивали!
С т е п а н. Геройство какое! А кто за «Труд и Свет» агитировал? Речи говорил?
Г о р о в с к и й. Какое это имеет отношение?
С т е п а н. Самое прямое! И вообще, что ты влезаешь? Тебя еще здесь нет!
Г о р о в с к и й. Где же я, интересно?
С т е п а н. А кто тебя знает? Глаха в очереди отстаивает, Санька голубей шугает… (Кричит.) Санька!
С а н ь к а (появляясь). Ну?
С т е п а н. Давай на свою голубятню!
С а н ь к а. А я еще живой?
С т е п а н. Да ты что, Сань? Еще с Женькой не схлестнулись! Куркуль этот деревенский, Федор, на нашем дворе не объявлялся!
Ф е д о р (появляясь). Ты бы поаккуратней… Ну, болтал ты, не разбираясь… Ладно. Несознательный был. Мели Емеля, твоя неделя! Но теперь-то!..
С т е п а н. А что теперь? Куркулей не стало? Не тянут что попадет, лишь бы карман набить? Барахлом не обрастают? Не спекулируют? Все сознательные стали, да?
Ф е д о р. Не все! Но мы-то другие! А ты как ляпал, так и ляпаешь: черное да белое. Середины нет! Сложней все!
С т е п а н. Про пережитки прошлого еще скажи!
Ф е д о р. Прекрасно понимаешь, что не об этом речь. Но упрощать-то зачем? На одном максимализме далеко не уедешь!
К о л ы в а н о в (появляясь). Теперь это называется несколько иначе.