Г л а ш а (появляясь у стенда). Да не прав он! Не прав!
Г о р о в с к и й. Это ты теперь так думаешь. А тогда, что бы он ни сделал, — прав!
Г л а ш а. Нет, Женя! Не так все… Когда его взрослые парни в кулачные бои звали, я им гордилась. Девчонка ведь совсем была! А потом мне его драки ненавистны стали! И все равно, когда он приходил во двор с синяками и смывал у водопроводной колонки кровь под носом, мне становилось и жалко его, и досадно, что кто-то оказался сильней. И потом ты в комсомоле без году неделя, а Степан вон еще когда!.. Не сразу ведь я поняла, что кто раньше, кто позже — все равно вместе! Не в очереди за селедкой стоим!…
С т е п а н (появляясь по другую сторону стенда). Ничего вы не понимаете! Из-за Павлова все! Если хочешь знать, я тебе даже сочувствовал, как пострадавшему от руки белогвардейца. Но ведь если бы ты этот разговор случайно не подслушал, так ты бы и телепался за своим Стрельцовым? Или стал мальчиком на побегушках у этого Заблоцкого, или еще того хуже — у Павлова?
Г о р о в с к и й. Не волнуйся, не стал бы!
С т е п а н. Ничего не известно!
Г о р о в с к и й. Зачем же вы меня в комсомол приняли?
С т е п а н. Колыванову спасибо скажи!
Г о р о в с к и й. А ты бы не принял?
С т е п а н. Никогда!..
Г л а ш а. Хватит вам! Как маленькие, честное слово!.. Ты, Степа, лучше вспомни, какой супчик сварил, когда на кухне дежурил?!
С т е п а н. Супчик как супчик. Пшенный!
Г л а ш а. О стену его кидать можно было! (И рассмеялась.)
Уходят в темноту музейные стенды. Освещается игровая площадка. У стола сидят коммунары.
Н а с т я. Да… Есть это невозможно!
С т е п а н. Сама бы и варила!
Н а с т я. У нас равноправие. Твоя очередь.
К у з ь м а. Если молотком в порошок разбить, а потом кипяточком разбавить — сойдет!
Г о р о в с к и й. «Пеммикан» называется.
С т е п а н. Чего-чего?
Г о р о в с к и й. Американские индейцы этот способ изобрели. Только они мололи не пшено, а мясо.
Ф е д о р. Добро переводили! Зачем мясо-то молоть?
Г о р о в с к и й. Чтоб легче было нести. Переходы у них были дальние.
С т е п а н. Предрассудок!
Г о р о в с к и й. Буржуазный?
С т е п а н. Факт!
Г о р о в с к и й. К твоему сведению, индейцы не буржуи, а свободное племя охотников.
С т е п а н. Да?
Г о р о в с к и й. Представь себе!
С т е п а н. А этот… как его… Самый главный у них кто?
Г о р о в с к и й. Вождь племени.
С т е п а н. Царь?
Г о р о в с к и й (развел руками). Ну, знаешь… Спорить с тобой!..
С т е п а н. А ты не спорь, раз у тебя классовое сознание не на высоте!
Г о р о в с к и й. А у тебя на высоте?
С т е п а н. Спрашиваешь! Я член РКСМ.
Г о р о в с к и й. Я тоже.
С т е п а н (упрямо). Все равно ты еще не достиг. Вот Кузьма достиг. Наш человек, рабочий. А Федька вроде тебя, только с другого края.
Ф е д о р. Это с какого же я краю?
С т е п а н. С крестьянского!
Г о р о в с к и й. Чепуху несешь!
С т е п а н. Я за такие слова знаешь что могу сделать?
Г о р о в с к и й. Кулаками будешь свое классовое сознание доказывать?
С т е п а н. Жаль, зарок дал… А то бы не посмотрел, что у тебя башка перемотана! (Покосился на Глашу и отошел в сторону.)
Горовский уселся в противоположном углу, раскрыл тетрадь, вынул огрызок карандаша.
Г о р о в с к и й.
С т е п а н. Забормотал!
Г л а ш а. Не мешай, Степа.
С т е п а н. Да кому они нужны, стихи эти!
Г о р о в с к и й (не выдержав). Всем!
С т е п а н. Всем, говоришь?
Г о р о в с к и й. Да, всем!
С т е п а н. Федор, тебе стихи нужны?
Ф е д о р. Чего?
С т е п а н. Стихи, спрашиваю, тебе нужны? «Птичка божия не знает ни заботы, ни труда!»