З и н а и д а В а с и л ь е в н а (читает). «Красноармеец Островский, Николай Алексеевич. Поступил двадцать второго августа тысяча девятьсот двадцатого года. Проникающее ранение с кровоизлиянием в правый глаз. Выписывается в распоряжение медкомиссии окрздрава».
П р о ф е с с о р. Глаз удален?
З и н а и д а В а с и л ь е в н а. Оставили. Жалко было уродовать парня. Но зрение потеряно. (Помолчав.) Такой молодой…
П р о ф е с с о р (листая историю болезни). Война.
З и н а и д а В а с и л ь е в н а. Во время операции ни разу не вскрикнул. Я спросила: откуда такая сила воли? Ответил: читайте «Овода». У нас в госпитале говорят: «Если Островский стонет, значит без сознания».
П р о ф е с с о р (рассматривая на просвет рентгеновский снимок). М-да… Пригласите.
Зинаида Васильевна выходит и тут же возвращается с О с т р о в с к и м. Голова его забинтована. Поверх гимнастерки накинут больничный халат.
О с т р о в с к и й. Красноармеец Островский.
П р о ф е с с о р (все еще рассматривая снимок). Угу… Садитесь… Спина беспокоит?
О с т р о в с к и й. Спина?.. Вы меня с кем-то спутали, профессор! У меня вот… (Прикладывает ладонь к повязке на голове.)
П р о ф е с с о р. Я спрашиваю: боли в позвоночнике есть?
О с т р о в с к и й. Нет.
П р о ф е с с о р. И не было? Припомните.
О с т р о в с к и й. Слушайте! У вас что здесь, контрразведка? «Не была ли сумасшедшей ваша бабушка, не болел ли ревматизмом ваш прадедушка?» А может, он чем похуже болел: я его в глаза не видел!
П р о ф е с с о р (невозмутимо). Когда были контужены в позвоночник?
О с т р о в с к и й. Какая там контузия?! Трехдюймовка по шоссе ковырнула, а меня сзади — камнем. Чепуховина!
П р о ф е с с о р. Врачам показывались?
О с т р о в с к и й. Еще чего!.. Отлежался два часа — и на коня!
П р о ф е с с о р (хмуро). Так… Жалобы есть?
О с т р о в с к и й. Есть.
П р о ф е с с о р. Слушаю.
О с т р о в с к и й. Почему правый глаз ослеп? Лучше бы левый, стрелять удобней!
П р о ф е с с о р. А если серьезно?
О с т р о в с к и й. Может, операцию какую-нибудь? А, профессор? Я любую выдержу. Лишь бы глаз видел!
П р о ф е с с о р. Вряд ли поможет, голубчик. И рискованно. (Показывает Зинаиде Васильевне снимок.) Меня беспокоит вот это… Положу-ка я вас к себе в клинику…
О с т р о в с к и й (почти грубо). В какую еще клинику? Хватит! Належался!
З и н а и д а В а с и л ь е в н а. Коля!
О с т р о в с к и й. Да не болит у меня ничего! Здоровый я! Мне в полк нужно!
П р о ф е с с о р. С армией придется проститься.
О с т р о в с к и й. Это почему?
П р о ф е с с о р (пожав плечами). Правый глаз.
О с т р о в с к и й. А я и с одним стрелять буду! Не могу я больше по госпиталям валяться! Давайте документы!
П р о ф е с с о р. Вот что… Если появятся боли в позвоночнике, немедленно ко мне! Слышите? Не-мед-лен-но! (Пишет на листке.) Вот адрес.
О с т р о в с к и й. Ладно.
З и н а и д а В а с и л ь е в н а. Возьми, Коля. (Протягивает документы.)
О с т р о в с к и й (читает). «Увольняется в запас»… Рано меня в обоз списываете! Мы еще повоюем! До свиданья, Зинаида Васильевна. Спасибо!
З и н а и д а В а с и л ь е в н а (грустно). За что?
О с т р о в с к и й. За то, что живым выпустили! (Выходит.)
Профессор и Зинаида Васильевна молча смотрят ему вслед. Возникают звуки баяна, далекая песня. Размахивая вещевым мешком, почти приплясывая, идет О с т р о в с к и й. Он радуется солнцу, синему небу, зеленой траве, девичьим голосам. Весело подпевает песне: «Наш паровоз, вперед лети, в коммуне — остановка». И вот он уже под кумачовым плакатом во всю стену: «Даешь коммуну!» Посреди комнаты — продранный бильярдный стол. На нем — О к у н ь.
О к у н ь. Мать — крестьянка, отец — батрак. В комсомоле с девятнадцатого. Платформа — бей белых гадов до последнего! Прошу принять в коммуну.
Г о л о с а. Принять! Боевой парнишка! Знаем!
П а н к р а т о в. Следующий!
На бильярд взбирается п а р е н ь в к о ж а н к е.
Т у ф т а. Владимир Туфта. Отец — рабочий, мать — по хозяйству.