П а р е н ь (торжественно). Па-де-спань!
Закружились по комнате пары.
Ф а л и н. Пройдемся для виду и потопали!
Д е в у ш к а. Куда?
Ф а л и н. У меня дружок есть с комнатой.
Д е в у ш к а. Не пойду я.
Ф а л и н (грубо обнимая ее). Пойдешь!
Д е в у ш к а. Пусти!
Ф а л и н. Не пущу! Ты коммунарка или нет?
Д е в у ш к а. Ну, коммунарка…
Ф а л и н. Должна быть сознательной!
Д е в у ш к а (почти кричит). Пусти, слышишь?
О с т р о в с к и й (вдруг). Прекрати, Фалин!
Ф а л и н. Ты что суешься?
О с т р о в с к и й. Прекрати, говорю!
Обрывается музыка. Девушка, вырвавшись из рук Фалина, тихо всхлипывая, отходит в угол.
Ф а л и н. Завидно стало? Сам не прочь, да? Оголодал на фронте?
О с т р о в с к и й. Что?! Ах ты…
Рвет карман брюк, дергая запутавшуюся рукоятку нагана. Панкратов и Окунь бросаются к нему, хватают за руки.
П а н к р а т о в. Брось наган! Слышишь, Николай? Брось!
Ф а л и н. На партийном суде будешь отвечать! Как коммунист коммунисту!
О с т р о в с к и й. Это ты коммунист? Гнида! Гад!
Ф а л и н. Все слышали? Ну, запомни это, Островский!..
Темнота. Когда зажигается свет, мы видим О с т р о в с к о г о, сидящего перед столом секретаря губкома — А к и м а. Чуть в стороне — Р и т а Б о р и с о в и ч, черноволосая, тоненькая, в гимнастерке, с браунингом на широком ремне.
О с т р о в с к и й. Ты меня, товарищ Рита, не выгораживай. Ранение тут ни при чем. Я не понимаю, не могу понять, как похабнейшая скотина может быть коммунистом. И не смирюсь с этим никогда!
А к и м. Ты этот анархо-синдикализм брось! За пушкой сразу полез! Самосуд устраивать не позволим. Смотри, Николай! Оружие отберу.
О с т р о в с к и й. Не отдам.
А к и м. Отдашь. Фалин болтун! Похвальбишка! Что ты, его привычек не знаешь?
О с т р о в с к и й. Привычками надо уметь управлять.
А к и м. Ого! У тебя с руганью как?
О с т р о в с к и й (не сразу). Больше не услышите.
Р и т а (лукаво). А курение — это привычка или необходимость?
О с т р о в с к и й (скомкав самокрутку). Бросил.
Р и т а. Вот это да!
А к и м. С Фалиным разговор будет особый. А тебе нервы лечить надо!
О с т р о в с к и й. Работать мне надо, а не лечиться.
А к и м. Думал я насчет твоей работы, да ты вон какие фортели выкидываешь!
О с т р о в с к и й. Не прав я?
А к и м. По существу или по форме?
О с т р о в с к и й. Я в таких тонкостях не разбираюсь.
А к и м. Напрасно. Хотел тебя в Берездов военкомом направить, а теперь?
О с т р о в с к и й. Что «теперь»?
А к и м. Пограничный район… Дипломатические переговоры, а ты за наган! Воевать из-за тебя?
О с т р о в с к и й. Что же я, не понимаю?..
А к и м. Выходит, нет. Как думаешь, товарищ Борисович?
Р и т а. Может быть, здесь ему остаться? Секретарем ячейки в депо.
А к и м. В депо, говоришь?
Р и т а (пряча глаза). В мастерские можно…
А к и м. Хитришь ты что-то, комсомольский начальник.
Р и т а. Ничего я не хитрю! Голова же у него…
А к и м. Насчет головы — это ты точно. Не очень он с ней иногда советуется. Ладно! Поедешь в Берездов. И ячейку заодно поручим. Сколько у тебя там комсомольцев, Рита?
Р и т а. Один. Гриша Хороводько.
О с т р о в с к и й. Сила!
А к и м. Район опасный. Граница рядом! Понимаешь?
О с т р о в с к и й. Понимаю.
А к и м. Смотри, Николай! (Крепко жмет руку Островскому.)
Темнота.
И сразу же — синее небо, перечеркнутое четкими линиями телеграфных проводов, далекие гудки паровозов. Медленно идут О с т р о в с к и й и Р и т а. Николай в шинели, буденовке, у пояса — наган, за спиной — вещевой мешок.
Р и т а (продолжая разговор). Выходит, все-таки «мещанский предрассудок»?
О с т р о в с к и й. Нет. Но если любовь становится препятствием, ее устраняют.
Р и т а (чуть грустно). Так просто? Берут и устраняют?
О с т р о в с к и й. Наверно, не просто… не знаю… Но сжимают себя в кулак. Как Овод. Он не смел думать о своем счастье, если это могло помешать счастью Италии. (Увлекаясь.) Он, знаешь, как говорил: «Да! Я люблю Джемму. Но никогда не стану смущать твердость бойца любовными признаниями. Я просто умру за нее!» (Вдруг смутившись.) Вот… наплел тебе всякого… (Увидел глаза Риты. Совсем смешался.) У тебя закурить есть?