Х о р о в о д ь к о. Цибуля-то тут при чем?
Г р и п а. Сам же велел: возьми сала или цибулю под строгим секретом. А когда я сказала, что в Германию уходим, сама мне сала дала. Только плакала очень! И косу стричь не велела.
Х о р о в о д ь к о (махнув рукой). Эх ты!
О с т р о в с к и й. Не пойдете вы никуда, ребята. Без вас управятся. А за геройство вам благодарность!
Г р и п а. И мне?
О с т р о в с к и й. Всем.
Г р и п а (с достоинством). Спасибо. А чего теперь с припасами делать?
О с т р о в с к и й. Ешьте. Голодные небось?
Х о р о в о д ь к о. Малость наблюдается такой факт.
О с т р о в с к и й. Ну и наворачивайте! Утром обратно пойдете.
Х о р о в о д ь к о (с набитым ртом). Я так думаю — скоро вся земля будет как одна республика! Для стариков и старух — где потеплее, в Италии, скажем, или в Греции какой-нибудь. Зимы там, говорят, нет! Пусть кости старые греют и в море купаются. Которые трудящиеся, конечно… А для ребятишек другая… какая-нибудь веселая страна! Чтоб горы, речки, сады, солнышко. Но чтоб зима была! В снежки покидаться, бабу слепить, на санках…
Выстрел. Звон разбитого стекла. Хороводько медленно сползает на пол.
Г р и п а. Гриша, вставай! Встань, Гришенька! Ну что ты молчишь? Скажи что-нибудь, Гриша!
Медленно меркнет свет фонаря. В темноте слышны звуки гармони. Кто-то неумело, но старательно выводит мелодию «Интернационала». Прожектор освещает крышку гроба, заваленную еловыми ветками. В головах — О с т р о в с к и й и к о м а н д и р - п о г р а н и ч н и к. На табурете — заплаканный п о д р о с т о к с гармонью на коленях.
О с т р о в с к и й. Товарищи! Он мечтал о мировой революции… (Пошатнулся. С трудом удержался на ногах.)
П о г р а н и ч н и к. Что с тобой?
О с т р о в с к и й. Не знаю… (Оседает на пол.) Спина!
Захлебнулась гармонь. Погас прожектор. Медленно разгорается лампа под зеленым абажуром, стоящая на столе в кабинете профессора.
П р о ф е с с о р. Одевайтесь.
О с т р о в с к и й натянул гимнастерку. Привычно затянув ремень, шагнул к столу.
О с т р о в с к и й. Что, Анатолий Степанович? Плохо?
П р о ф е с с о р (уходя от ответа). Как вам сказать, голубчик… Позвоночник…
О с т р о в с к и й. Говорите все. Чего мне ждать?
П р о ф е с с о р. Боюсь, что самого худшего.
О с т р о в с к и й. Помирать, значит?
П р о ф е с с о р (грустно). Хуже.
О с т р о в с к и й. Не понимаю…
П р о ф е с с о р (вдруг взорвавшись). А я понимаю?! Почему этот дурацкий булыжник не пришелся вам по ноге? Почему, черт побери? Из-за нелепой случайности молодой парень обречен на… (Замолкает.)
О с т р о в с к и й. Договаривайте, Анатолий Степанович.
П р о ф е с с о р. Не могу…
О с т р о в с к и й. Я солдат. Что меня ждет, профессор?
П р о ф е с с о р (после паузы). Неподвижность.
Запел хор. Где-то совсем рядом:
Стучит в такт песне палка О с т р о в с к о г о. Тяжело припадая на правую ногу, он идет вперед. Все дальше и дальше песня. Высвечивается часть коридора. Дверь. Несколько стульев у стены. На один из них опускается Островский. С трудом переводит дыхание. Вытирает мокрое лицо. Из дверей кабинета выходит П а н к р а т о в.
П а н к р а т о в. Коля! Братишка! Когда прибыл?
О с т р о в с к и й. Сегодня.
П а н к р а т о в. Подлечили?
О с т р о в с к и й. Ковыляю кое-как…
П а н к р а т о в. Закурить есть?
О с т р о в с к и й. Не курю, Игнат.
П а н к р а т о в. Забыл, браток… (Растерянно.) Учиться посылают. «У тебя стаж, положение, происхождение… Грызи гранит науки».
О с т р о в с к и й. Зубы боишься обломать?
П а н к р а т о в. Боюсь… А тебя куда? На партработу?.
О с т р о в с к и й. Видел тут, на углу, нэпман пивнуху открыл с музыкой?
П а н к р а т о в. Ну?
О с т р о в с к и й. На баяне у него наяривать буду. (Протягивает Панкратову бумагу.)
П а н к р а т о в (читает). «Считать Островского Н. А. нетрудоспособным по первой группе и войти в Цекамол с просьбой об оказании ему денежной и лечебной помощи».