Темнота.
Слышны гитарные переборы, надрывный голос: «Ты сидишь у камина и сы-мо-тришь с тоской, как печально закат ды-го-рает…» Освещается часть комнаты, окно с вышитой занавеской. У окна, на гнутом венском стуле, девушка с книгой в руках. У нее монгольского склада скулы, круглые дуги бровей над большими карими глазами. Это Р а я. В окне показывается К у р е н к о в. За лаковым ремешком «капитанки» — роза, в руках гитара. За его спиной — Ж о р а.
К у р е н к о в. Не желаете ли к морю прогуляться, Раечка?
Р а я (отойдя от окна). Нет.
К у р е н к о в. Слышишь, Жора? Не желают.
Ж о р а. Комиссара ждут.
К у р е н к о в. Это кто же, позвольте узнать?
Ж о р а. Жилец. А может, сожитель.
Р а я. Как вам не стыдно? Уходите отсюда!
К у р е н к о в. Гонят нас, Жора.
Ж о р а. Брезгуют.
Смех. Удаляющиеся переборы гитары. Потом оголтелый выкрик: «Пароход идет — волны кольцами. Будем рыбу кормить комсомольцами!» Хохот и тишина. Рая бросилась к окну, потом к дверям. Тяжело опираясь на палку, в комнату входит О с т р о в с к и й.
О с т р о в с к и й. Ты что, Раюша?
Р а я. Ничего они вам не сделали?
О с т р о в с к и й. Шпана эта? Пусть попробуют!
Р а я. Одни шли?
О с т р о в с к и й. А кому я нужен?
Р а я. Темно… И ветер сегодня…
О с т р о в с к и й (невесело). Ты вон про что… Видишь, доковылял… А ты все дома сидишь?
Р а я. С кем мне ходить?
О с т р о в с к и й. Ребят разве мало хороших?
Рая молчит.
Что читаешь?
Р а я. Обложки нет… В крепость одного посадили, а в него дочь тюремщика самого главного влюбилась. Читали?
О с т р о в с к и й. Мне про любовь читать заказано.
Р а я. Почему?
О с т р о в с к и й. Да так… (Помолчав.) Раньше Овода из себя изображал. Зарок дал до мировой революции на девчат не заглядываться! А теперь…
Р а я. Что?
О с т р о в с к и й. Ничего… Так я… Мне письма не было?
Р а я. Ой, забыла совсем! (Протягивает конверт.)
О с т р о в с к и й (читает). «Сообщаем о зачислении Вас на заочное отделение Коммунистического университета имени Свердлова». Ура! Живем, Раюха!
Притопнул ногой, пытаясь отбить чечетку. Покачнулся. Рая протянула руки, удерживая его.
Плясать надумал… Дурак колченогий!
Р а я. Не надо.
О с т р о в с к и й. Ладошка у тебя как наждачок… Шершавая-шершавая…
Р а я. Чернорабочая.
О с т р о в с к и й. Да разве я поэтому? Чудачка!
Молчат. Где-то поставили патефонную пластинку. Томный тенор завел:
О с т р о в с к и й (прислушиваясь). Пока воевали — героями были. А теперь… Зажирели? Не с чего вроде. Успокоились? На чем? Не понимаю.
Р а я. Одни всю жизнь бьются, другие по кустам отсиживаются.
О с т р о в с к и й. Храбрые и трусы, думаешь? Нет. Тут другое. Я вот еле ковыляю, а мне кажется, что везде я! На Шатуре, на Балахне, на Магнитке. И не надо мне никаких пайков, портфелей, положения. Не потому, что я себя ни в грош не ставлю. Нет! Мне все своими руками потрогать хочется! (После паузы.) Иногда думаю: вдруг поправлюсь! Знаешь, что бы сделал?
Р а я. Что?
О с т р о в с к и й. Всю страну бы объездил. Не в поезде… Бежал бы за вагоном и за ступеньку держался! Чтобы ноги чувствовали, чтоб гудели от усталости! И на завод, к топке, угольку понюхать, лопатой пошуровать, Ох, до чего бы я жадно жил! (Замолкает.)
А за окном с разных сторон доносится разноголосица патефонных пластинок:
О с т р о в с к и й (горько). Живут же люди!
Р а я. Там пшенка у вас, в комнате. Под подушкой.
О с т р о в с к и й. Спасибо. (Выходит.)
К у р е н к о в (появляясь в окне). Не надумали, Раечка?
Р а я. Уходите отсюда!
К у р е н к о в. Зачем же! Вы знаете мою к вам симпатию! (Лезет в окно.)