О к у н ь. Сегодня.
О с т р о в с к и й. Письма мои возьмешь?
О к у н ь. Куда?
О с т р о в с к и й. В Цека и прокуратуру. Или боишься?
О к у н ь (после паузы). Давай.
О с т р о в с к и й. Спасибо.
О к у н ь. Это мне-то?
О с т р о в с к и й. А кому же?
О к у н ь. Эх, парень! (Идет к двери. На пороге.) Держись, браточек! Хоть ты держись! (Выходит.)
Пауза. Островский устало откинулся на подушки. Слышен сигнал подъехавшей автомашины, веселые выкрики: «Дяденька, прокати!» — затем громкий стук в дверь.
О с т р о в с к и й. Входите! Открыто…
Появляется Б а б е н к о. Он в гимнастерке с широким ремнем, брезентовых сапогах. Оглядев комнату, подходит к Островскому.
Б а б е н к о. Островский?
О с т р о в с к и й. Он самый.
Б а б е н к о (протягивая руку). Бабенко… Руки подавать не хочешь? Смотри! Комчванство запишут! (Смеется.)
О с т р о в с к и й. Пишите.
Б а б е н к о. Это ты насчет писанины мастак! Из края звонили. Просили подработать твой вопрос.
О с т р о в с к и й. А он не мой.
Б а б е н к о. Чей же еще?
О с т р о в с к и й. Наш.
Б а б е н к о. Групповщиной пахнет.
О с т р о в с к и й. Да ну?
Б а б е н к о. За чужие спины прячешься? Недостойно ведешь себя, Островский. Стыдно за тебя!
О с т р о в с к и й. За меня стыдно?
Б а б е н к о. А за кого же еще? Склочничаешь, обывательские настроения раздуваешь, на аппарат клевещешь. Это что же выходит? Рабочих на советскую власть натравливаешь? Нехорошо, браток, прямо тебе скажу!
О с т р о в с к и й. Чего хорошего…
Б а б е н к о. Поздновато ошибки признаешь… Наломал дров — надо расхлебывать.
О с т р о в с к и й. Расхлебаю.
Б а б е н к о. Не вдруг, милый. Так дело квалифицируется… Не знаю, что тебе и советовать.
О с т р о в с к и й. Дело?
Б а б е н к о. А ты как думал? Такая биография у парня! На болезнь свою озлобился? А мстишь кому? Соображаешь?
О с т р о в с к и й. Трудно…
Б а б е н к о. Понимаю. (После паузы.) Вот что… Давай так: много ты бумаги извел, пиши еще. На мое имя, «Ошибался, тяжело болен, нужна была квартира — прошу учесть при рассмотрении». Ясно?
О с т р о в с к и й. Ясно. Сволочь ты!
Б а б е н к о. Что?!
О с т р о в с к и й. За шкуру свою трясешься! За ставку, за портфель! А может, еще за что-нибудь? А, Бабенко?
Б а б е н к о. Ты как смеешь?
О с т р о в с к и й. Я все смею. Я за правду! Слышишь ты!.. Мне правда нужна! И больше ничего. Я коммунист!
Б а б е н к о. Горячий ты… В проверкоме был?
О с т р о в с к и й. Не видишь — лежу!
Б а б е н к о. Так… Правда тебе нужна? Ну, слушай. Решением партсъезда не прошедший проверку механически выбывает из партии. Ме-ха-ни-чески. А кричишь: «Коммунист»!.. Беспартийный ты!
О с т р о в с к и й (вдруг).Туфта!
Б а б е н к о. Что еще за «туфта»? Со мной этот блатной жаргон брось! В другом месте наговоришься! (Идет к двери.)
Островский смотрит ему вслед. Напрягая все силы, пытается поднять руку. И не может. Кричит в спину Бабенко.
О с т р о в с к и й. Меня так просто не угробишь!.. Слышишь?! Не выйдет!
Входит встревоженная Р а я.
Р а я. Кто это был, Коля?
О с т р о в с к и й (не сразу). Из коммунхоза. Насчет комнаты…
Р а я. Кричал ты… Или показалось мне?
О с т р о в с к и й. Показалось…
Молчат. За окном голос Куренкова: «Заявления строчишь?! Воздухом дышать приехал? На! Дыши!» Звон разбитого стекла. В окно летит булыжник. Островский прикрывает лицо левой рукой.
Р а я. Что же это, Коля?!
О с т р о в с к и й. О здоровье моем заботятся…
Рая бросается к окну, потом к двери.
Р а я. Где браунинг твой? Где он?
О с т р о в с к и й. Брось, Раюша… Подушкой прикрой, дует.
Р а я. В милицию пойду!
О с т р о в с к и й. А чем докажешь?
Р а я. Белогвардеец проклятый! (Плачет, уткнувшись в подушку.)
О с т р о в с к и й. «Они убивают меня, потому что боятся. А чего же больше может пожелать человек?»
Р а я (притихнув, встревоженно). Ты что, Коля?
О с т р о в с к и й (сурово). Это не я… Это «Овод»…
На лице его отрешенность. Он словно увидел что-то в глубине комнаты. А там возникла неясная фигура Р и т ы, послышался ее негромкий голос: