Проснувшись еще до рассвета, Марица первым делом спустилась в комнату, где в тяжелом забытьи лежал Ежи Окора. Сегодня должны были привезти еще раненных, которым необходима помощь отца Филарета. Комната была достаточно большой, чтоб вместить несколько кроватей, особенно, если вынести отсюда громоздкую мебель, изготовленную еще дедом тетки Клавы. Хорошо ли это, когда столько больных будут в одной комнате, это уже другой вопрос. Советник Саблин говорил, что это временно, предлагая срочно отстроить домик священника, где отцу Филарету удобнее было бы лечить раненых. Раз уж в его намерения твердо входит проведение в храме служб. Вчера вечером, когда в церкви был отслужен благодарственный молебен Архистратигу Божию Михаилу и всему небесному воинству, даровавшему по воле Божей победу над разбойниками, собралось чуть не половина всех жителей Гребенска. И как узнали? Да ведь и поздно уже было. Но — пришли. И голова был, и Саблин, и многие другие, в которых Марица и не подозревала веру в Бога. Молебен длился недолго, а в конце его отец Филарет сказал небольшую проповедь, от которой у многих на глазах выступили слезы. Столько силы, любви и утешения было в ней, что и Марица почувствовала, как сердце заполняется теплотой. Как страдания последних часов, начинают отпускать, как вера и любовь к Богу наполняет душу такой благодатью, что слезы сами собой текут и нет в них ропота и гнева, а только тихая радость. Именно тогда, после молебна, преклонив колени перед старинной иконой Божей Матери, она твердо поверила, что решение ее правильное, и как бы не пришлось тяжело, она пойдет по этому пути.
Как же смутно еще представлялся ей этот путь, но то, что она станет борцом за спасение города от засилья бандитов, за процветание его, делало ее странно счастливой.
Умывшись колодезной водой, Марица взяла свой лук и стрелы, и выйдя в сад, где давно уже была устроена мишень, около получаса практиковалась в стрельбе. Раньше она всегда это делала с утра. Еще с семи лет, отец не позволял ей пропускать ежедневные занятия с луком. И ей было немного грустно, что в последние дни, она совсем забросила свои занятия. Странно, что именно сейчас, когда жизнь не предвещала ей ни минутки отдыха, ей казалось особенно важным продолжить заниматься совершенствованием своего мастерства. Она словно становилась другой, когда натягивала лук. Плечи расправлены, дыхание замерло, взгляд устремлен туда, куда полетит стрела, миг — и как луч света стрела летит в свою цель. И словно в ответ на последний выстрел, далеко на востоке, над пиками гор Ермунганда, вырвался первый луч солнца.
В кухне, несмотря на ранний час, она застала все семейство в сборе, даже отца Филарета. Марица, едва зайдя, ощутила тяжесть и какую-то душевную тесноту. Лица всех, даже детей — серьезные и насупленные, никак не подходили для утра, ароматно пахнущей каши, нежнейшего творога со сливками и медом и румяного, только из печи каравая. Павел с обмотанной головой, поднял на нее взгляд и подмигнул. Странно было, как он ожил со вчерашнего дня. Тетка Клава раскладывала по тарелкам душистую пшенную кашу, сваренную на молоке, немножко ворча, что Марица задерживается.
— Это не я задерживаюсь, — улыбнулась девушка, усаживаясь возле Матвея, обе руки которого были замотаны бинтами, — это вы рано поднялись. Всем доброго утра!
Тимошка и Тинка нестройно пробормотали ответное приветствие и снова затихли, что было совсем на них не похоже. Даже не ругались из-за какой-нибудь мелочи. Иногда только на Матвея бросали осторожные взгляды.
А тот не смотрел ни на кого.
— А ты где пропадал, герой? — Марица потянулась за крынкой, словно не замечая общее настроение, налила себе парного молока, — с чертополохом врукопашную схватился, или котов диких разнимал?
— Да, какое там, Марица, этот неслух недавно вернулся и руки все в ожогах. Как сам не сгорел… — не сдержавшись, в сердцах вымолвила тетка Клава. — И виниться не желает, мало мне всех забот, еще и за него сердце должно болеть. Вот думаю, может без завтрака его оставить.
— Я и сам есть не буду! — Мальчишка вскочил из за стола, сжав кулаки.
— А ну сядь, — тихо произнес Павел. Матвей замер, услышав приказ отца, глянул недоверчиво. Пашута проговорил, по-прежнему не повышая голос, — сейчас ешь, а позже выдеру — за непослушание. А что героем себя проявил, так молодец, кинжал деда теперь твой будет. Растешь, сын!
Матвейка растерянно оглянулся на Марицу, обвел всех взглядом, опустился обратно на скамью.
— Молока налить? — Нарушила Марица, повисшую над столом тишину.