— Как же они приедут? Они не знают…
— Напиши им.
— Ага, «напиши», — насмешливо откликнулся мальчик.
— Да ладно тебе, — кисло сказал Станислав Андреевич. — Ты много о себе воображаешь. Думаешь, будто кому-то нужны твои письма? Если хочешь, можешь и это отправить, оно у меня. Тихон Михайлович велел отдать. Хоть сейчас опускай в ящик вот он висит.
— Давайте, — быстро сказал мальчик.
Физрук протянул ему помятый конверт.
Мальчик сложил его пополам и сунул в карман.
— Ну, а теперь поехали! — Станислав Андреевич по-кошачьи шагнул к скамейке, левой рукой подхватил чемодан и куртку, а правой взял мальчика за локоть.
В первую секунду мальчик замер от неожиданности: никогда в жизни ему не приходилось еще испытывать на себе злую силу взрослого человека. В следующий миг напрягся он, чтобы рвануться со всей обидой и яростью. Но тут же почувствовал: напрасно. Пальцы физрука, сильные, загорелые, с белыми волосинками и короткими ногтями, охватили тонкую руку мальчика с каменной прочностью. И он отчетливо понял, что выхода нет. Сейчас этот человек в самом деле уведет, утащит его отсюда, и никто не заступится. Если кто-нибудь и встретится по дороге, то поверит, конечно, взрослому, а не мальчишке, у которого сто грехов: нарушил дисциплину, сбежал из лагеря, не слушает старших…
«Но это же неправда! Как вы смеете! Вы не имеете права!» Мальчик хотел крикнуть эти слова, но помешали закипающие слезы. Отчаянные слезы готовы были прорваться вместо слов. Но в этот миг сзади раздался короткий хрипловато-горловой звук.
Мальчик и физрук разом обернулись.
Пес уже не лежал. Он стоял на широко расставленных лапах. Это был совершенно незнакомый пес — со вздыбленным загривком и глазами хищника. Верхняя губа у него некрасиво сморщилась и открыла очень белые зубы.
Мальчик опомнился первым. И торопливым шепотом сказал:
— Отпустите меня, он же бросится.
Пальцы словно оттаяли, стали мягкими и скользнули с локтя.
Радость мальчика была как теплый толчок. Он коротко засмеялся.
— Нок, — сказал он. — Ничего, Нок. Спокойно, Нок…
Пес шевельнул хвостом, но по-прежнему неотрывно смотрел на Станислава Андреевича, и шерсть на загривке не опускалась.
Мальчик подошел и взял Нока за ошейник.
Станислав Андреевич медленно отступил на три шага. И проговорил:
— Бешеный… Вот напишут тебе в школу такую характеристику, что на всю жизнь запомнишь.
Он отступил еще на несколько шагов. Потом осторожно повернулся и зашагал по тропинке к шоссе.
— Ты что собаку натравливаешь?!
— Да не бойтесь!..
*
— Добрый день, Сережа. — На скамейке сидел, улыбаясь, незнакомый мужчина.
Если бы он просто сказал «добрый день», было бы не удивительно. Когда на пустой станции встречаются два человека, неудобно смотреть друг на друга молча. Но незнакомец назвал мальчика по имени. И мальчик встревожился, боясь новой опасности.
— Здравствуйте, — напряженно сказал он.
Все так же улыбаясь, мужчина объяснил:
— Ну, что ты удивился? Я прочитал твои анкетные данные на чемодане. Вон какой у тебя опознавательный знак.
Действительно, к боковой стенке чемодана был приклеен бумажный квадратик с печатными буквами: «Сережа Каховский, 5-й отр.».
— Правда, я и не догадался, — облегченно сказал Сережа. Он отпустил Нока и стал ногтями соскабливать с чемодана бумажку. Нок улегся рядом со скамейкой и вопросительно поглядывал на хозяина.
Сережа украдкой посмотрел на незнакомца. Тот сидел, неудобно согнув длинные ноги и откинувшись на спинку скамьи. На коленях у него лежала замшевая куртка, а правым локтем он придерживал пузатый желтый портфель. У незнакомца было длинное лицо с круглыми складками у рта, редкие волосы и длинные залысины. Он улыбался, показывая большие прокуренные зубы.
«Дон Кихот с портфелем», — подумал Сережа. Подумал без насмешки. Дон Кихот (не этот, а настоящий, из книжки) ему нравился. А у этого «дон Кихота» ему понравилась улыбка, хотя она могла показаться некрасивой.
— Из лагеря возвращаешься? — спросил незнакомец.
— Да… — вздохнул Сережа. — Возвращаюсь…
— Любопытно. Неужели ты и красавца этого из лагеря везешь? — Мужчина подбородком показал на Нока.
— Нет. Я его здесь… Ну, в общем, его мне подарили.
— А, понятно. Славный пес. Главное, порода хорошая.
Сережа удивленно посмотрел на «дон Кихота». Тот опять улыбнулся и повторил:
— Хорошая. Типичная среднерусская дворняга.
Сережа сказал слегка обиженно:
— Пускай. Мне породистая и не нужна. Зато он верный.
«Дон Кихот с портфелем» перестал улыбаться.
— Я не смеюсь, — объяснил он. — Такие вот дворняги очень часто бывают умнее породистых псов. Я знаю одну девочку, у нее совершенно беспородная собака первое место заняла на областной выставке. За выучку. Я про них писал — про хозяйку и про собаку.
Сережа перестал соскребать наклейку и выпрямился. И тихо спросил:
— Вы писатель, да?
— Ну почему писатель? Я журналист. В редакции работаю…
— А… — сказал Сережа и вздохнул.
— Почему «а»? — спросил мужчина слегка ревниво. — В том смысле, что понятно, отчего я любопытен? Или жаль, что не писатель?
— Что не писатель, — честно сказал Серёжа. — А то я хотел спросить…
— Д-да… А может быть, спросишь? Я кое-что в писательских делах понимаю. Или нельзя?
— Да нет, можно. Я просто узнать хотел… — Сережа замолчал, передвинул чемодан, присел на него и, глядя снизу вверх на «дон Кихота», спросил — Писатели про многое просто выдумывают, верно? Особенно фантастику или сказки. И никто над писателями не смеется, не кричит, что они все наврали… А если какой-нибудь человек… ну, не писатель, а просто… Если он какие-нибудь истории просто для интереса начинает придумывать, его сразу дразнят, что он хвастун. Почему?
— Бы-вает… — медленно сказал журналист. — Но тут, наверно, ничего не поделаешь. Просто не надо обращать внимания. Между прочим, над писателями тоже иногда смеются…
Сережа кивнул.
— Можно, я расскажу тебе маленькую историю? Ты не удивляйся. Понимаешь, мне очень интересно, что про эту историю скажет случайно встреченный человек. Ну, такой, как ты.
— Конечно, — сказал Сережа. — А про что история?
— Да простое в общем-то дело… Получили мы в редакции письмо. От одного гражданина. Пишет гражданин про председателя здешнего колхоза «Луч». Пишет, что председатель этот такой-сякой, с людьми не ладит, зазнается, обижает подчиненных. Колхозные машины для своих личных дел использует. Пионеров из лагеря на колхозную стройку не велел пускать, когда они там хотели в порядке шефской помощи поработать…
— Это, наверно, про наш лагерь, — вставил Сережа. — Здесь близко другого нет.
— Наверно, про ваш… А еще этот председатель заставил студентов дом для его родственницы ремонтировать. Там студенческий строительный отряд работает, новый конный двор строят ребята, так вот целую бригаду из этого отряда послал он частный дом чинить… Ну и еще кое-что понаписано… В общем, приехал я в колхоз разбираться. Вопрос-то серьезный. И действительно, вроде бы так оно все и есть, как в письме. На первый взгляд. А если поглубже копнуть, то в письме сплошная чушь. Конечно, есть в колхозе люди, которым председатель не по вкусу: лодыри это и прогульщики. Когда народ на поле выходит, они на свой огород или на базар. И насчет машин — чепуха. А насчет пионеров, так он правильно сделал, что не разрешил. Нечего на этой стройке ребятишкам делать, там такие бревна да шлакоблоки, что и студенты едва управляются. А что касается ремонта дома, то это вообще стопроцентное вранье, никакая она ему не родственница, а просто однофамилица. У нее муж в прошлом году умер, а был он, кстати говоря, инвалид, бывший партизан. Умер, не успел дом поправить. А студенты услыхали эту историю и решили помочь. Их председатель и не заставлял. Вот так, брат… Ну что?