— Зачем эта иллюминация? Солнца им мало? — недоумевал Митчелл.
Я молча затормозил у табачного киоска. Бросив на прилавок мелочь, осторожно спросил у завитой продавщицы:
— У вас какой-нибудь праздник сегодня?
— Какой праздник? — переспросила она, протягивая мне сигареты. — Обычный вечер обычного дня.
Неподвижные голубые глаза ее смотрели сквозь меня, как и мертвые глаза Фрича.
— Вечер? — повторил я. — Да вы посмотрите на небо. Какое же солнце вечером?
— Не знаю. — Голос ее звучал спокойно и безразлично. — Сейчас вечер, и я ничего не знаю.
Я медленно отошел от киоска. Митчелл поджидал меня у машины. Он слышал весь-мой разговор с продавщицей и думал, вероятно, о том же: кто из нас сошел с ума — мы или они, все в городе? Может быть, сейчас действительно вечер и мы с Митчеллом просто галлюцинируем? Я еще раз оглядел улицу. Она была частью Шестьдесят шестого шоссе, проходящего через город в Нью-Мексико. Автомашины двигались мимо двумя встречными колоннами — обычные американские автомашины на обычной американской автомобильной дороге. Но все они шли с зажженными фарами, ярко освещенные внутри.
Импульсивно, уже ни о чем не думая, я схватил за плечо первого попавшегося под руку прохожего.
— Не трогай меня, чертова кукла! — закричал он, вырываясь.
То был маленький юркий толстяк в нелепой велосипедной шапочке. Глаза его — не пустые и безразличные, а живые и гневные — смотрели на меня с отвращением. Я оглянулся на Митчелла: тот покрутил пальцем у виска. И гнев толстяка тотчас же переменил направление.
— Это я идиот, по-твоему?! — уже не закричал, а завизжал он, рванувшись к Митчеллу. — Это вы все здесь с ума сошли, весь город. Утро на улице, а они электричество жгут. И на все вопросы как заведенные: не знаю — и все! А ну-ка ответь: утро сейчас или вечер?
— Утро, конечно, — сказал Митчелл, — а в городе что-то диковинное творится, сам не пойму.
Метаморфоза, произошедшая с толстяком, была поразительна. Он уже не визжал, не кричал, а только тихо смеялся, поглаживая потную руку Митчелла. Даже глаза его стали влажными.
— Слава Всевышнему: один нормальный человек в городе сумасшедших, — наконец проговорил он, все еще не выпуская руки Митчелла.
— Два, — сказал я, протягивая руку. — Вы третий. Давайте-ка обменяемся впечатлениями. Может, и разберемся в этой дьявольщине.
Мы остановились на краю тротуара, отделенные от шоссе пестрой цепью „припарковавшихся“ автомобилей, покинутых владельцами.
— Объясните мне, господа, самое дикое, — начал толстяк, — эти фокусы с автомобилями. Они едут и исчезают. Сразу. И в никуда.
По совести говоря, я его не понял. Что значит: в никуда? Он объяснил. Только сигарету попросил, чтобы в себя прийти: „Не курю, но, знаете, успокаивает“.
— Зовут меня Лесли Бейкер, по специальности коммивояжер. Дамское белье и косметика. Сегодня здесь, завтра там — кочевник. Сюда попал по дороге в Нью-Мексико: свернул на Шестьдесят шестое шоссе. Ехал противно, как улитка. Помню, все время впереди маячил большой зеленый фургон, не давая себя обогнать. Вы знаете, что такое медленная езда? Зубная боль по сравнению с ней удовольствие. Да еще этот плакат при въезде: „Вы въезжаете в самый спокойный город Америки“. А самый спокойный город отчудил такое, что в цирке не увидишь у фокусников. На окраине, где шоссе расширялось — тротуаров там уже не было, — я снова попытался обогнать моего мучителя. Рванул сбоку, — смотрю, а его нет. Исчез. Не понимаете? И я не понял. Свернул на обочину, сбавил скорость, гляжу туда-сюда: нет фургона. Растаял, как сахар в чашке кофе. А я тем временем в колючую проволоку врезался, даже притормозить не успел. Хорошо, что еще ехал тихо.
— Откуда на шоссе колючая проволока? — удивился я.
— На шоссе? Не было никакого шоссе. Оно исчезло вместе с фургоном. Была голая красная равнина, зеленый островок вдалеке да колючая проволока кругом: частное владение. Не верите? Сначала и я не поверил. Ну ладно, пропал фургон — черт с ним. Но куда шоссе делось? Бред! Оглянулся назад и чуть не умер со страха: прямо на меня и на проволоку идет черный „линкольн“. Черная смерть. Сто миль, не меньше. Я и выскакивать не стал, только зажмурился: все одно — конец. Прошла минута — не конец. Открыл глаза: ни конца, ни „линкольна“.
— Может быть, он проехал вперед?
— Куда? По какому шоссе?
— Значит, тоже исчез?
Он кивнул.
— Выходит, что машины исчезали, не доезжая до колючей проволоки? — спросил я.