Эта странная и забавная дружба началась сразу же по окончании памятного просмотра в Академии наук. Я долго сидел в углу, пока не разошлись доктора и кандидаты наук и не потухла люстра, упаковал бобины и коробки, сложил все в свою спортивную сумку и опять сел.
Ирина молча смотрела на меня сквозь дымчатые стеклышки.
— А вы не двойник? — вдруг спросила она.
— Двойник, — согласился я. — Как это вы догадались?
— По действиям нормального человека. Такой человек, не отягченный высшим образованием, смылся бы, не дожидаясь конца совещания. А вы сидите, слушаете, топчетесь и не уходите.
— Изучаю земную жизнь, — сказал я важно. — Мы, двойники, — системы самопрограммирующиеся, меняем программу на ходу, в зависимости от предмета, достойного изучения.
— И этот предмет я?
— Вы потрясающе догадливы.
— Считайте сеанс оконченным. Изучили.
— Изучил. Теперь закажу вашу модель с некоторыми коррективами.
— Без очков?
— Не только. Без многознайства и жреческого величия. Обыкновенную девушку с вашим умом и внешностью, которая любила бы ходить в кино и гулять по улицам.
Я вскинул на плечо сумку с бобинами и пошел к выходу.
— Я тоже люблю ходить в кино и гулять по улицам, — сказала она вслед.
И я вернулся. А через день пришел сюда к началу работы, побритый и выхоленный, как дипломатический атташе. Она что-то печатала на машинке. Я поздоровался с ней и сел за ее письменный стол.
— Вы зачем? — спросила она.
— На работу.
— Вас еще не откомандировали в наше распоряжение.
— Откомандируют.
— Нужно пройти отдел кадров…
— Отдел кадров для меня — это нуль-проход, — отмахнулся я. — Интересуюсь позавчерашними стенограммами.
— Для чего? Все равно не поймете.
— В частности, решением совещания, — продолжал я, величественно не обращая внимания на ее выпады, — поскольку, мне известно, намечены четыре экспедиции: в Арктику, на Кавказ, в Гренландию и в Гималаи.
— Пять, — поправила она. — Пятая на ледник Федченко.
— Я бы выбрал Гренландию, — как бы между прочим заметил я.
Она засмеялась, словно имела дело с участником школьного шахматного кружка, предложившим сыграть матч с Петросяном. Я даже растерялся.
— А куда же?
— Никуда.
Я не понял.
— Почему? В каждой же экспедиции требуется кинооператор.
— Придется вас огорчить, Юрочка: не потребуется. Поедут научные сотрудники и лаборанты специальных институтов. НИКФИ, например. И не смотрите на меня добрыми бараньими глазами. Учтите, я не говорю: глупыми. Я просто спрашиваю: вы умеете работать с интроскопом? Нет. Умеете снимать за «стеной непрозрачности», скажем, в инфракрасных лучах? Нет. Умеете превращать невидимое в видимое с помощью электронно-акустического преобразователя? Тоже нет. Я это читаю на вашем идеально побритом лице. Так что зря брились.
— Ну а простая съемка? — все еще не понимал я. — Обыкновенный фильмус вульгарис?
— Обыкновенный фильмус вульгарис можно снять любительской камерой. Теперь это все делают. Важнее получить изображение в непрозрачных средах, за внешним покровом облака. Что, например, происходит с двойником в малиновой трубке?
Я молчал. Для обыкновенного оператора это было дифференциальное исчисление.
— Вот так, Юрочка, — опять засмеялась она. — Ничего вы не можете. И по методу Кирлиан не можете?
— Я даже не слыхал о таком методе.
— А он, между прочим, позволяет отличить живое от неживого.
— Я и простым глазом отличу.
Но она уже вошла в роль лектора.
— На снимке живая ткань получается в окружении призрачного сияния — разряды токов высокой частоты. Чем интенсивнее жизнедеятельность, тем ярче ореол.