Примечателен был не только смысл, но и самый тон этой статьи — панический и крикливый. Именно это и настораживало. Привыкших принимать на веру всяческую рекламную трескотню могла напугать всерьёз статья этого, видимо, неглупого, но явно предубеждённого человека. К тому же её могли использовать в своих целях недобросовестные люди и в политике и в науке. К чести адмирала, он не искал их поддержки и в арсенале антикоммунизма оружия не заимствовал.
Когда я изложил все эти соображения Тольке, он сказал:
— Статья адмирала — частность. Возникает совсем новая проблема. До сих пор, когда учёные или фантасты писали о вероятности встреч с иным разумом в космосе, их интересовал вопрос о дружеском или враждебном отношении этого разума к людям. А вот о возможности враждебного отношения людей к этому разуму никто и не думал. А ведь в этом проблема. Включи ночью транзистор — с ума сойти! Весь мир гудит, на всех диапазонах. И попы, и министры, и сенаторы, и гадалки — все в эфир лезут. Что там «летающие тарелки» — пшик! Здесь до запросов в парламентах дело доходит.
Что ж, об этом стоило задуматься. Толька иногда высказывался очень разумно.
11. Они видят, слышат и чуют
Проблема, заинтересовавшая Тольку, была затронута и на специальном совещании в Академии наук, где я присутствовал как автор заснятого мною фильма о пришельцах из космоса. Говорилось о многом, но, пожалуй, больше всего о природе феномена и его особенностях. Меня же это снова вывело на орбиту розовых «облаков».
На совещание я пришёл примерно за час до начала, чтобы проверить проектор, экран и звук: фильм демонстрировался уже с дикторским текстом. В конференц-зале я нашёл только стенографистку Иру Фатееву, о которой мне говорили как о будущем секретаре особой комиссии, проектируемой в связи с совещанием. И, между прочим, предупредили, что это кобра, полиглот и всезнайка. Спроси у неё, что получится, если смочить обнажённый мозг раствором хлористого калия, — она скажет. Спроси о четвёртом состоянии вещества — скажет. Спроси о том, что такое топология, — тоже скажет. Но я не спрашивал. Только поглядев на неё, я сразу всему поверил.
Она была в тёмно-синем свитере, с очень строгой, но абстрактной орнаментовкой, с тугим пучком волос на голове, но отнюдь не по моде девятнадцатого столетия, и в чуть дымчатых очках без оправы — узких прямоугольных стёклышках, — и всё-таки в очках, сквозь которые смотрели на вас умные, внимательные, очень требовательные глаза. Глаз, впрочем, я, войдя, не увидел: она даже не подняла головы, что-то дописывая в большом чёрном блокноте.
Я кашлянул.
— Не кашляйте, Анохин, и не стойте посреди комнаты, — сказала она, по-прежнему не смотря на меня, — я вас знаю и все о вас знаю, поэтому представляться не обязательно. Сядьте где-нибудь и подождите, пока я не закончу этого экспозе.
— Что такое экспозе? — спросил я.
— Не старайтесь показаться невежественнее, чем вы есть на самом деле. А экспозе совещания вам знать не обязательно. Вас туда не приглашали.
— Куда? — снова спросил я.
— В Совет Министров. Там вчера показывали ваш фильм.
Я знал об этом, но промолчал. Прямоугольные стёклышки повернулись ко мне. «Хорошо бы она сняла очки», — подумал я.
Она сняла очки.
— Теперь я верю в телепатию, — сказал я.
Она поднялась, высокая, как баскетболистка экстракласса.
— Вы пришли проверить аппаратуру, Анохин, натяжение экрана и регулятор звука? Все это уже сделано.