Они определяли дорогу по остаткам длинной, глиняной стены, когда-то защищавшей город от врагов. Она вела их то вверх по холму, то вниз, и в тенях, что отбрасывали ее старые сторожевые башни, Урос чувствовал себя безопаснее, укрытым от всей этой неприятной, шумной, суетливой толпы, в которой он не мог найти ни одного знакомого лица.
Почти непроходимая тропа, что вела беглецов наверх крутого холма, была вся в ямах. Но Луна светила достаточно ярко и Джехол шел уверенным шагом. Когда снежные вершины Гиндукуша окрасились в розовый цвет, они вышли за внешнюю границу старых стен.
- Кабул остался позади, - с облегчением сказал Мокки.
- Да, мы быстро выбрались оттуда, - согласился Урос.
- Какой все-таки это прекрасный конь! - воскликнул саис.
Его большая, шершавая ладонь ласково погладила коня. Джехол довольно заржал и лицо Мокки просияло от радости. Урос и сам почувствовал себя уверенней. Розовый свет утра, что поднимался к пикам все выше и выше, был для него знаком : он одержал победу над своей неудачей, позором, клиникой и ночью. Теперь он сам себе хозяин, на своей собственной лошади. В горах проснулись орлы, и один из них пролетел над его головой довольно низко. Тоже хороший знак, который предвещает ему счастье.
- Я хочу спуститься - сказал он Мокки, - Для молитвы. Солнце уже поднялось.
- Разве тебе не станет хуже, если ты встанешь на колени?
- Ничего не случиться - ответил Урос.
- Аллах снисходителен к больным и слабым. - напомнил ему Мокки Великий Турсен знает это хорошо. Даже он сам, богобоязненный, молится стоя. Нет, правда, ты можешь спокойно оставаться в седле.
Но даже в болезни Урос не хотел походить на своего отца.
Повиснув здоровой ногой в стремени, он перекинул сломанную ногу через круп лошади. Спустившись, он слегка согнул колено, оперся обеими руками о землю, а затем согнул и больную ногу. Касаясь лбом земли он молился со всей своей набожностью, в которой смешались вера и суеверие. Саис,стоящий рядом с ним на коленях, в вполголоса повторял священные слова с серьезностью маленького ребенка.
Урос поднялся первым, но слишком резко. Его больная нога коснулась земли и весь вес его тела пришелся на нее. В костях что-то хрустнуло, и пришла такая боль, что Урос подумал: "Я не вынесу. Упаду." Но вместо того, чтобы позвать на помощь Мокки, он схватился за гриву коня и подтянулся так высоко, что сумел попасть в стремя здоровой ногой, а потом перекинул сломанную ногу на другую сторону коня.
- Затяни повязку потуже, Мокки - процедил он сквозь плотно сжатые зубы.
Прежде чем завязать ткань, конюх внимательно осмотрел его рану.
- Я чувствую тут маленький кусочек кости, которая проткнула кожу.
- То, что случилось после молитвы не может повредить - возразил Урос.
Его губы сложились в столь характерную для него, жесткую ухмылку. Теперь ему опять нужно было что-то преодолевать: боль. До этого он чувствовал ее довольно неясно и глухо.. Сейчас же она жгла каждый его нерв. Она стала его новым врагом, которого ему нужно было победить. И он крикнул Мокки :
- В седло!
Джехол с готовностью тронулся дальше.
"Он скакал на бузкаши лучше, чем все остальные лошади,- подумал Урос, А теперь он, начиная с полуночи, несет на себе двух мужчин, да еще на такой дороге и все равно не показывает ни усталости, ни недовольства."
Он нежно погладил шею коня. Тот вздрогнул и поскакал быстрее. Неожиданно он поднял голову, дернул ушами и заржал. Пот начал покрывать его бока, а шаг стал осторожным и неуверенным.
- Тут где-то дикий зверь. Наверное совсем близко.- предположил Мокки.
Урос направил Джехола на узкую тропу, что проходила между двух остроконечных скал на которых не росло ни травинки. У через секунду оба седока услышали равномерный гул:прямо перед ними, хотя все еще скрытая холмом, лежала "Большая дорога севера" - единственная, что вела с середины, с юга и восточного Афганистана, с Кабула и Пешавара, с Гардеза, Газни и Кандагара к долинам и степям по другую сторону Гиндукуша.
Осень вступала в свои права. Но хотя шесть месяцев суши уже подходили к концу и было еще раннее утро,- над дорогой стояло облако пыли вздымаемое бесчисленными копытами, колесами и ногами, и в этом белесом облаке преломлялись солнечные лучи.
Здесь не было разметки и никто не соблюдал правила движения, которое, правда, ничто не регулировало. Все предоставлялось на волю случая, желания людей, отчаянности или наглости водителей, беспечности и самой судьбе.
Шум соответствовал хаосу. Ржание, блеяние, мычание животных смешивались с криками пешеходов и всадников, ударами кнута погонщиков и гудками автомобилей. Вот так, все вместе, тянулись они по этой дороге: таджики и пуштуны, хазары, узбеки и нуристанцы. И дорога вмещала их всех, как когда то вмещала передовые отряды Александра и первых проповедников учения Будды.
Все шли рядом : торговцы и погонщики скота, люди ищущие работу и те, кто возвращались домой, а также просто искатели приключений.
Со склона холма, находившегося прямо над дорогой, Мокки и Урос молча смотрели на их суету.
- По этой дороге мы сюда приехали, - наконец произнес Мокки и тяжело вздохнул.
Урос ничего не ответил.
- Только ты в машине Осман бея, а я в грузовике, - дополнил Мокки и похлопал по спине коня, - и Джехол тоже.
Урос смотрел на безжизненную землю с другой стороны дороги, которая горела сейчас под светом солнца, окрашенная в яркие цвета желтой охры и коричневой глины. Там, далеко, у самого горизонта, над застывшими волнами гор простиралось синее, ясное небо. Мокки заметил, как напряглись плечи Уроса и руки, сжимающие поводья коня.
Джехол начал медленно и осторожно спускаться по склону вниз. Когда они очутились у подножия, Урос громко крикнул и направил коня прямо в середину этой тесной, беспорядочной, двигающейся в одну сторону толпы.
В первую секунду оба наездника думали только об одном: как бы их не переехали. Но очень быстро они успокоились. Пыль здесь была не гуще, чем пыль их родной провинции, а наседающая толпа не опасней команды всадников в бузкаши. Большой саис засмеялся и сказал:
- Знаешь, вот на лошади мне здесь нравиться больше. Не то что в этой коробке с колесами, на которой мы приехали в Кабул. В ней же ничего не видишь, а еще она дергается и подскакивает так сильно, что я боялся как бы Джехол не сломал себе ноги.