Под ним оказалось что-то мягкое, словно живое. Человек! Севка открыл глаза. И хоть тут, внизу, было не так дымно, зато темно. Он не столько разглядел, сколько догадался на ощупь: Порфирий!
- Горим! - крикнул Севка. - Одурел ты...
Порфирий продолжал храпеть.
"Чуяло сердце! Сгорит же..." - холодея от ужаса, подумал Севка. Рванул ворот, сунул за пазуху бумажник, надел полушубок в рукава.
Как тащил Порфирия к воротам, как откинул крюк, Севка уже не помнил. Ему запомнился лишь первый глоток чистого воздуха да морщинистое лицо склонившейся над ним женщины с закоптелой иконой в руках.
Что-то холодное хлестнуло Севку по лицу. "Вода! Откуда она взялась?"
Пересилив себя, он открыл слезящиеся глаза. Шел дождь. Орали, суетясь, мужики, в отдалении скорбно крестились бабы, ревел набат.
"Пожар!" - вспомнил Севка и сел. Рядом на траве лежал Порфирий.
Глава XV
ОДНИМ УДАРОМ
Егор Лукич проспался еще затемно. Перед рассветом неясная тревога заставила его встать, выйти во двор.
Сходя по ступенькам, увидел Турбая.
- Что, старый, и тебе не спится?
Пес потерся о колени хозяина, лизнул руку.
- Так то, - вздохнул Егор Лукич. - Суетимся, ночей не спим, а толку? Молния вот меня... Не пошли бог дождя, был бы я сейчас беднее тебя, Турбай. А люди - они чужой беде рады.
Засветив под поветью фонарь, Егор Лукич пошел к лошадям. Кушевка стояла в углу скучная, опустив голову. Даже не оглянулась на свет.
Предчувствуя недоброе, Егор Лукич посветил в ногах, увидел на соломе жеребенка. Нагнулся, пощупал. Так и есть - холодный!
Ссутулившись, вышел со двора, побрел к мельнице. С каждым шагом копилось в нем раздражение, искало выхода, торопило.
- Дрыхнешь, погубитель! - дал волю злости Егор Лукич, вбегая в завозчицкую. - По миру пустил, щенок...
Вскочил Севка, отпрянул в дальний угол нар. А Порфирий шагнул навстречу хозяину, маленький, колючий, загрохотал басом:
- Егор, остановись!
- Замри, гнида! Перешибу! - замахнулся Егор Лукич. - Кому было сказано - кобылу не гнать?
- Так ведь на пожар, - промямлил Севка, глядя себе в ноги.
- Врешь, шельма! Люди видели, как свое добро спасал. Через то и ожеребила мертвого.
- Добро-о! - взвился Порфирий. - Так он за добром в огонь шел?
- А за чем же? - опешил Егор Лукич.
- Не догадываешься? Заслонило тебе? Возьми в толк, что не для всех Порфишка - сморчок и пустоцвет. Для Савостьяна он - живая душа. Человек вот кто!
- А хоть бы и так. Мне от того какая корысть? - сощурился хозяин.
Не скрывая презрения, Порфирий покачал головой, глянул на Егора Лукича, как на безнадежного.
- Ну что тут поделаешь, если жадность тебе глаза застит? Мельницу, считай, как в карты выиграл. От нее могли одни головешки остаться, а она стоит целехонька. Чуть подлатаем - и зашумит. Не обеднеешь ты через жеребенка.
- Выходит, мне Савостьяну еще и спасибо говорить? - удивился Егор Лукич.
- Зачем спасибо? Отработает. Он работы не чурается.
- Сколько ж ему работать? Соображаешь? Жеребенок - уж бог с ним. Да кобыла после этого случая, должно, не сможет стать маткой.
- Сколько надо, столько и отработаю! - сказал Севка. - Думаете, мне Кушевку не жалко?
Вот тебе и петров день! Одним ударом молнии перечеркнуло назначенный срок, разметало Севкины мечты. Москва и раньше была не близко, а тут стала так далеко, что неизвестно, как и добраться.
Пожар не причинил мельнице большого вреда. Стоило поправить обгоревшую крышу, застеклить окна, навесить на втором этаже новую дверь и можно было молоть. Но Егор Лукич затеял ремонт с размахом. Он расщедрился, нанял людей. И уже через пару дней в Гусаки въехал длинный обоз с лесом. Хмурые возчики помахивали кнутами, покрикивали на лошаденок.
- Продешевили, хозяин! - пожаловался Ефим Чалых, натягивая вожжи. Дерева ты выбрал чисто железные: топор не берет, пила садится. Гляди, как кони гнутся от тяжести. Разве ж это лес? Нет, Лукич, ты уж не поскупись, накинь маленечко. Нам не веришь, спроси брата Макара. Он ведь приглядывал за валкой, небось знает, сколько мы сил поклали.
- Не поскуплюсь! - пообещал довольный Егор Лукич. - Только больно ты скор, Ефим. Надо сперва лес на место представить, свалить, а там уж и рядиться.
Ефим резанул кнутом мерина, оглянулся:
- Это мы враз, за этим не станет.
Мельница теперь молчала. Высохло под солнцем и недвижно застыло огромное колесо, не толпились, не галдели у весов завозчики. Лишь звонко стучали плотницкие топоры, глухо шумели, купаясь в смоле, пилы.
Нашлось и для Севки дело - ошкуривать лес. Работа не тяжелая. Рассечет топором кору во всю длину бревна, возьмет клин и ну подковыривать в стороны от надруба. Иногда удается снять кору целиком. И тогда старый плотник дедушка Илья пошутит:
- Подзорную трубу сготовил! Не иначе, быть тебе, паря, звездочетом...
Севкины руки покрылись смолой, стали черные. Липнут к топорищу, к штанам, липнут к телу, когда надо пришибить впившегося в потную шею комара. Нещадно печет солнце, хочется пить.
Дедушка Илья жалеет Севку. То он пошлет его в завозчицкую за разводкой для пилы, то велит вычернить головней плотницкий шнур. Это чтобы Севке разогнуться, чтоб его поясница маленько отдохнула. А то возьмет да и скажет:
- Сходил бы ты товарища своего проведал, Порфирия. Что-то не слыхать его молотка.
Спустится Севка по лестнице в нижний этаж, в холодок, поглядит, как Порфирий кует камень. Вроде и не сильно бьет, а с каждым ударом вылетают из-под молотка синие огоньки да по лицу сечет невидимая каменная крошка.
- Что, милок, притомился? - спросит мельник басом. - Ну, посиди, поостынь. Только жмурься, а то еще крошка ненароком по глазам жиганет.
О пожаре они помалкивают. Зачем говорить, если и так все ясно. Не ковать бы Порфирию мельничный камень, кабы не Севка! И не останови тогда Порфирий озверевшего хозяина, пожалуй, Севке тоже не сидеть бы сейчас в тенечке.
Быстро поладил Севка с плотниками и с пильщиками, которые установили высокие козлы и с утра до вечера пилят лес на доски. А вот к хозяину он после той ночи переменился. Раньше Севка побаивался его, даже уважал иногда. А теперь ни страха, ни уважения. Если случалось разговаривать, Севка не смотрел на Егора Лукича, а все мимо. И вообще старался не попадаться на глаза. Особенно после новой беды, которая нагрянула нежданно-негаданно.