В субботу Севка засобирался было за продуктами. Померил на раненую ногу разрубленный сапог - нет, не надеть. Задача! На мельнице - и так ладно. Но не хромать же по деревне в такой разномастной обувке: одна нога в сапоге, другая - в опорке.
Вышел из завозчицкой, сел на ступеньку крыльца и ничего не может придумать. Разве подождать, пока стемнеет?
В это время что-то запылило на дороге. Севка сощурился от закатного солнца, бившего в глаза, пригляделся. Да это же Назарка! То шажком пройдется на своих кривых, то рысцой пробежится. Заметив Севку, наддал еще пуще.
Прибежал, и никак не отдышаться. Густые ресницы запылились, козырек картуза съехал на сторону, а за спиной - торба с продуктами. Маленький, коренастый, круглый, как колобок.
- Здравствуй, Назарка! Что это ты прибежал? Еды принес?
- Ага, еды, - кивнул Назарка, развязывая торбу. - Хлеб... сало... а это нельма! - вытащил он копченую рыбину, завернутую в тряпицу.
- Ого! Тетка Степанида положила?
- Не-е, - помотал головой Назарка. - Взял в кладовке.
- Сам? Разве ж можно?
- Там этой нельмы - завались.
- Большой ты вырос, Назар, и когда только успел? - спросил Севка, вспоминая свою первую встречу с Назаркой. - Небось скоро на мельницу заступишь... на мое место.
- Не-е! Я лучше на своем, - захлопал ресницами и насторожился Назарка, силясь понять, зачем этот разговор.
- Что это ты сегодня зеваешь? Не выспался?
- Чего-то вот тут болит.
Сдернул Севка картуз, пощупал Назаркину голову - горячая!
- Купался в Тавде?
- Не-е, не купался.
- А по воде ходил? Небось рыбу ловил?
- Ловил... Только не клюет.
- Значит, простыл, - заключил Севка. - Домой побежишь или на мельнице переночуешь?
- На мельнице...
- Ну, тогда марш на мою постель! А то стоишь босиком, а тут сыро от реки.
Среди ночи Севка проснулся. Рядом сопел Назарка, от него веяло жаром, как от печки.
- Дядя Порфирий! - тихонько позвал Севка. - Что это с ним?
- А что? - отозвался мельник, словно и не спал.
Порфирий слез, прошлепал босыми ногами к лампе, прибавил огня и вернулся к нарам.
- Да-а, брат! - дотронулся до Назаркиного лба. - Так и горит. Липовым бы отваром напоить.
Проснулись завозчики. Начали советовать каждый свое.
- Что твой отвар! - возразил один. - Влить бы ему с полстакана самогона-первача. Враз бы как рукой...
- Оно бы неплохо, - перебил второй. - Но ведь малое дитя. Его нутро, поди, не примет этой гадости.
- И то верно, - согласился первый. - Нипочем не примет.
Утром Порфирий смотался в Гусаки, привел Егора Лукича.
Назарка проснулся и сразу захныкал. За ночь он осунулся, глаза ввалились.
- Что болит? - спросил отец. - Голова?
Отвернулся Назарка, ничего не сказал.
Над ним склонился Севка, зашептал:
- Так нельзя! Ты скажи. Может, у тебя и еще что болит, не одна голова?
Назарка с усилием проглотил слюну, указал пальцем на горло.
Ему силком разжали челюсти, заглянули в рот.
- Должно, горловая, - неуверенно проговорил Порфирий. - Если так дело сурьезное. Называется скарлатина.
Порешили отвезти Назарку домой, в Гусаки. Но он уцепился за Севку и ни в какую!
Так и остался.
Порфирий вскипятил чайник, заварил какой-то травы, остудил, насильно влил в Назаркин рот ложки четыре отвара.
И помогло. В обед Назарка с охотой похлебал свежей ухи, съел вареное яйцо. На глазах повеселел, даже на мельницу запросился.
Севка на мельницу его не пустил, оставил лежать в завозчицкой. А сам нет-нет да и наведается к нему. Погладит неровно остриженную ножницами Назаркину голову, невзначай пощупает лоб, пошутит и снова захромает к своим весам. Если Порфирий высунется из люка, покажет ему издали: мол, все в порядке!
Но к вечеру снова заскучал Назарка. Ночью метался в жару, стонал, лепетал невнятное.
И так всю неделю: к вечеру - хуже, к утру - получше. Назарка похудел, ослаб, стал желтый, никого к себе не подпускал, кроме Севки.
В седьмую ночь Порфирий разбудил Севку.
- Беда! - указал глазами на метавшегося в бреду Назарку. - Веди хозяина!
Запыхавшийся Севка приковылял в деревню, стукнул в окно. Чуть выждал - и кулаком в раму!
Переполошился хозяин, выскочил босой, в исподнем белье.
- Оглушил! Или случилось что? - уставился на Севку.
- Назарка помирает. Запрягайте скорей!
- Как? - потерял голос Егор Лукич. - Куда ж ты его? - спросил шепотом.
- В Горяны. Давно бы к фельдшеру...
- Вона! Это же с гаком шестьдесят верст. Да и в Тобольск мне. А-а, черт!..
- Я повезу, раз некому, - решился Севка.
- Куда ж ты, хромой? Да и дороги, поди, не знаешь.
- Найду, запрягайте!
Заложили старую Кушевку. Севка постелил в телегу охапку сена. Егор Лукич вынес тулуп, перекрестился, отворил ворота:
- Ну, паря, с богом!
Севка гнал на мельницу в галоп. Бросил вожжи, схватил тулуп и - в завозчицкую.
- А где ж хозяин? - скосился Порфирий на дверь.
- Нет хозяина. Ему в Тобольск, - нахмурился Севка. - Мне ехать.
- Тебе? А как же ты в одном сапоге?
Севка подошел к нарам, поднял с пола сапог и, стиснув зубы, впихнул в него раненую ногу. Встал, поморщился, через силу улыбнулся:
- Сойдет! Собирай Назарку, дядя Порфирий.
Порфирий закутал Назарку в тулуп, вынес, бережно посадил на сено. Негодуя на свой раскатистый бас, проговорил как можно мягче:
- Выходит, не поднял я тебя зверобоем-травой. Ничего, брат, не поделаешь! Потерпи, хлопец, до фершала, он человек ученый, не нам чета. Потерпи... Мы еще с тобой во каких окуней наловим! И щук наловим на живца. Ну, счастливого пути!
Севка тронул вожжи. Кушевка осторожно взяла с места, пошла, прибавляя шагу. На мягкой от пыли дороге совсем не трясло.
- Так не забудешь, где свертывать? - крикнул вслед Порфирий. - На выезде из Бородулина - развилка: правая пойдет на Голынку, а тебе по левой держать.
- Не забуду! - обернулся Севка. - Счастливо оставаться!
Шестьдесят верст - путь не близкий. Хороший хозяин за такую дорогу раза два покормит лошадь, не меньше.
Севке кормить некогда: все дергает и дергает вожжи - поторапливает кобылу. А она и так не ленится, бежит резво, благо ночной холодок, мухи не докучают.
В лесу пошла тряская дорога - по корням. Кушевка уж на что привычная, но и она спотыкается, сердито фыркает. Подпрыгивает в передке телеги Севка, подпрыгивает Назарка, закутанный в тулуп.