Лихой ординарец Сергей Гаврилов, путаясь в длинной кавалерийской шинели, вел в поводу к крылечку пару заседланных коней - Бурьяна и Комиссарову Юнону. Бурьян, выгнув шею и сердито скосив глаз, норовил укусить ординарца, а тот резко поворачивал голову в серой кубанке со звездой, отмахивался:
- Дурной! Нашел тоже сахар. Я и в бане-то забыл когда мылся.
Всадники косились на ординарца. Ему-то, мол, досконально известно, для чего подняли эскадрон среди ночи и приказали седлать. Да не скажет, поди.
- Слышь, Серега! Хоть намекни, - не вытерпел правофланговый первого взвода Трофим Крупеня, долговязый и нескладный, втиснутый в маленькую, не по росту, шинель.
- А не проговоришься?
- Могила! - заверил Трофим.
Гаврилов придержал коней, понизив голос, доверительно сообщил:
- На смотр идем! До самого Буденного будто бы дошел слух, что в нашем эскадроне правофланговый первого взвода - боец редкой аккуратности и боевой выправки. Вот командующий и затребовал эскадрон в полном составе, чтобы, значит, показать всей Конной армии этого щегольского парня. Для примера.
Крупеня, размахнувшись, вытянул насмешника нагайкой через плечо. А тому, в шинели, хоть бы что: ржет, как жеребец! И кругом все ржут.
Но разом стихли голоса, когда на крылечко вышел командир в своей черной кавказской бурке, при шашке и маузере, а за ним - подтянутый, молодой, розовощекий, как гимназист, комиссар товарищ Касаткин. Ординарец мигом подал коней.
- Смир-р-на-а! - скомандовал старшина и, дав шпоры коню, подлетел к крылечку:
- Товарищ командир, по вашему приказанию эскадрон выстроен!
Поздоровавшись, Степан Викторович тронул Бурьяна, выехал на правый фланг и поднял над головой руку.
Кони навострили уши, готовясь слушать команду, насторожились в седлах всадники.
- Эскадрон, спр-рава по тр-ри... Ры-сью... Ма-арш!
Качнулось в голове колонны зачехленное знамя. Над каждым взводом, поднятый на пике, как маленький парус, развернулся косой флажок. В такт аллюру часто задышали кони, заходили вдоль левого бедра всадников шашки.
Командир смотрит с обочины, а Трофиму Крупене хоть провались. Ему, правофланговому, ни чужим конем закрыть свою кобылку, ни самому за всадника спрятаться - весь на виду!
Сгорая от зависти, Трофим косит глазом на соседа, Ефрема Клешнева, который едет на гладком коне, в полушубке и барашковой папахе, в красных галифе с хромовыми леями.
"Гарна справа! - восхищается Трофим. - И сам разодет, як на ту свадьбу, и конь под им - залюбуешься. А тут... не кобыла - наказание: хоть корми, хоть не корми вислоухую, вона усе як та рыба-тарань. Под стать кобыле и обмундировка - одно до другого!"
Степан Викторович догадывается о Крупениных мыслях. Видит он, конечно, все до мелочей: и кобылу, и шинель не по росту, и портупею из пеньковой веревки, на которой подвешена Трофимова шашка. Но не смеется командир. Разве виноват Крупеня, что не досталось ему доброго коня, что не подобрать шинели на богатырский рост? Нет, не по одежке судит о бойце эскадронный, он знает ему настоящую цену. Добродушный, медлительный, с виду нескладный Трофим Крупеня так преображается в бою, что самые отчаянные рубаки только диву даются. Ведь это он, Трофим, обезоружил белогвардейского полковника и, кинув его поперек седла, примчал к штабу. "Кусается, бисов сын! - доложил Крупеня, мешая русскую речь с украинской. - Пришлося постегать самую малость".
Крупеня в эскадроне один из ветеранов. Многих его товарищей уже нет в строю. Лишь холмики, насыпанные саперными лопатками по обочинам дорог, напоминают, что жили когда-то на свете Михаил Обдоньев, Максим Дерюгин, Андрей Святуха, Борис Восьмернев, Федор Дроздов...
Федор... До сих пор бойцы оглядываются на тачанку и опускают глаза, словно стыдясь, словно может их в чем-то упрекнуть покойный пулеметчик.
На войне бывают минуты, в которые решается судьба многих людей. Вот в такую минуту и соскочил с саней на снег Федор Дроздов с пулеметом в руках. Рывками отполз к бугорку, таща тяжелый "максим", изготовился и длинными очередями заставил спешиться атакующие казачьи сотни.
Зажатый с флангов, увязнувший в глубоком снегу эскадрон вырвался из лощины.
А Дроздов остался. Дерзко подпуская врага на близкое расстояние, он тщательно целился и бил без промаха, торжествуя и отчаянно ругаясь:
- Вперед, станичники! Хватайте красного пулеметчика, режьте его шкуру на подпруги... Эй, борода, подними голову! Не по заду ж мне бить из пулемета. Штанов твоих с лампасами жалко.
Рвали воздух, зловеще свистели пули. Одни рикошетили, взбивая снежные фонтанчики, другие плющились на бронированном щитке "максима" и, раскаленные, соскальзывали в снег, шипя. А Дроздов, опьяненный своей удалью, не страшился уже ни пули, ни клинка, ни самого дьявола!
Израсходовав последний в ленте патрон, он увидел, что вражеская цепь, охватившая его полукольцом, поднялась для атаки.
"Конец!" - подумал Федор и глянул в ту сторону, где скрылся за бугром эскадрон. Выждал, снял с пояса гранату, поставил на боевой взвод.
- Выкуси! - крикнул подбегавшим казакам, валясь грудью на горячий кожух "максима".
Взрыв - и нет ни Дроздова, ни пулемета.
...Пропустив эскадрон, Степан Викторович пристроился в хвосте колонны и задумался, придерживая в поводьях Бурьяна. По всем приметам война шла к концу. Каждый боец втайне лелеял мечту, что к весне вернется домой, навалится на привычную с детства мирную и нужную работу.
Нет-нет да и заводили в эскадроне между делом разговоры о том, как вкусно пахнет поднятая лемехами земля, как любо в весенний день послушать невидимого в небе жаворонка и как это приятно - вернувшись домой насовсем, истопить баньку. Про баню говорили вдохновенно, причмокивая и жмурясь. Затевали даже споры о том, какой пар предпочтительнее. Один нахваливал водяной, если, конечно, плескать на каменку не простую воду, а ключевую. Другой советовал смоляной настой из сосновой хвои. А Крупеня утверждал, что нет нежнее квасного пара, который в большом ходу среди деревенских богатеев у них на Полтавщине.
...Притомились уже и кони на рыси. И место теперь позволяло объявить эскадрону приказ, не рискуя быть подслушанным: кругом ни жилья, ни куста одна чистая, укрытая снегом степь. Но Степан Викторович медлил, потому что не просто это и не легко - одним махом отрубить перед людьми желанную дорогу домой.