Приблизившись к Маклауду, Митос постарался взять себя в руки и не казаться слишком уязвимым.
— Я думал, тебя уже нет в городе.
— Ты похоронил их, — невпопад отозвался горец.
«Да, и можно было не надеяться, что ты поймешь».
— Может, я не доверяю даже мертвому Кроносу.
Маклауд ничего не ответил. Молчание затянулось и, наконец, Митос решил подтолкнуть разговор:
— Ты пришел только чтобы это сказать?
— На твоем месте я бы не стал рассказывать об этом Кассандре. Думаю, она предпочла бы оставить их тела на растерзание собакам, — натянуто произнес Маклауд.
Митос плотнее запахнул плащ.
— Я не планирую с ней встречаться, — и принялся ждать, когда же горец заговорит о том, ради чего явился.
Но тот молчал, скользя взглядом по окружающим памятникам и не глядя на собеседника.
Митос подождал еще.
Наконец он мягко произнес:
— Дункан.
Тот немедленно обернулся — Митос очень редко называл его по имени.
— Просто скажи то, что собирался сказать.
— Как я могу теперь тебе доверять? — вырвался у того отчаянный вопрос.
— Иными словами, ты хочешь услышать от меня, что я не виноват, — Митос вздохнул — вопреки происходящему, он словно разочаровался в чем-то. — У меня нет для тебя объяснений, Маклауд. Ты или доверяешь мне, или нет, — он бессильно развел руками. — Я не тот, кем был раньше.
Горец отвернулся, а когда заговорил, голос его прозвучал глухо и напряженно.
— Ты вернулся к ним.
— Чтобы выжить. Я очень давно понял, что сделаю почти что угодно, лишь бы остаться в живых.
Маклауд по-прежнему смотрел куда-то в туман.
— А если бы Кронос победил?
— Я бы продолжал выживать, — пожал плечами Митос.
— Даже если бы тебе пришлось стать тем, кем ты был раньше, — это был не вопрос, но где-то в глубине все еще таилось отчаянье, не заметить которое было невозможно.
Митос помедлил.
— Так вот в чем дело, — он еще плотнее запахнул плащ — чертов туман пробирал до костей. — Ты хочешь знать, заплатил бы я душой за возможность выжить.
Они замолчали, и молчали до тех пор, пока оба не испугались, что тишина не закончится никогда, что вот-вот они задохнутся под тяжестью всего, что не могли высказать.
Маклауд первым стряхнул наваждение.
— Туман рассеивается, — заметил он.
Так оно и было — белесая пелена поднималась, превращая небо в безликое серо-белое поле, а Митос даже не заметил.
— Я не знаю, Маклауд, — сказал он после долгой паузы. — Я не знаю, какую цену мне пришлось бы заплатить на этот раз. Не знаю, пришлось бы мне жить без души, — худощавое плечо под тонкой тканью плаща едва заметно дернулось. — Однажды пришлось.
— Но раз ты не знаешь, как я могу узнать? — в неуверенном, хриплом голосе Маклауда послышалась боль.
Митос устало улыбнулся — разговор вернулся к тому, с чего начался.
— Тебе придется просто поверить мне.
— Поверить тебе, — горько усмехнулся горец.
Митос вдруг понял, что устал постоянно защищаться, оправдываться, взывать к прежней дружбе, и злиться на себя за то, что спустя пять тысяч лет ему не все равно.
— Не всем из нас дано пройти по дороге в Дамаск, Маклауд. Некоторым приходится прокладывать свой путь, ползти к свету шаг за шагом.
Горец побледнел и вздрогнул, словно его ударили.
— О чем ты?
— О Дарии.
У Маклауда на лице мелькнула боль, сменилась облегчением, и тут же превратилась в гнев. Но Митос зашел слишком далеко, чтобы оставлять недосказанности.
— Ты никогда не сомневался в Дарии, никогда не раскаивался, что доверяешь ему. Неужели ты думаешь, что во время его походов не гибли невинные? Что он никогда не насиловал женщину?
Маклауд начал заливаться краской. Сердитый румянец медленно поднимался по шее.
— Но ему повезло — ему было дано откровение. И когда шоры пали с его глаз, он стал другим человеком. Новым. Переродился, — продолжал Митос. — И почему-то оттого, что свет снизошел на него в мгновение ока, ты никогда в нем не сомневался.
Маклауд хотел что-то сказать, но Митос шагнул вперед и, оказавшись почти нос к носу с ним, договорил:
— Но некоторым из нас приходится делать все самим. Когда я стал Всадником, я сделал это добровольно, никто не принуждал меня. Я мог одолеть Кроноса. Когда я оставил Всадников позади и пополз обратно к человечности, я тоже сделал это сам, — каждое слово сопровождалось тычком пальцем в грудь горца. — Я выбирался, как мог, подбирая самого себя за шкирку, иногда поскальзывался, иногда падал, а иногда меня толкали, но я все равно выбрался. Я сам. Не на каждого снисходит чудесный свет, Маклауд. Некоторым откровения не дается никогда.