Но действительность превзошла все ожидания.
Выстрел в замок и несколько ударов ручкой нагана сбросили затвор на пол. Чуланная дверь открылась. Внушительное зрелище представилось освоившимся с тьмой глазам.
Здесь, между полками, уставленными пустыми жестянками и горшками, в вихрях пыли и паутины, поднятых свежим воздухом снаружи, лежали двое скрученных людей с обвязанными тряпками лицами.
Здесь, между полками, уставленными пустыми жестянками и горшками, в вихрях ныли и паутины, поднятых свежим воздухом снаружи, лежали двое скрученных людей.
Один из них был, несомненно, профессор — вытянутая фигурка в поношенной паре, торчащая розовая макушка с клоком рыжих волос выдавали его с головой. Другой — длинный, в одном нижнем белье — и производил, вероятно, звуки, слышанные снаружи, ударяя в пол пятками согнутых ног. Но кто был этот незнакомец?
Дружными усилиями Мак и Фенин вытащили его наружу, и Маруся слабо вскрикнула, когда с лица незнакомца сорвали обмотки. Перед ними был…
Перед ними был сам Иванов, с потным, багровым лицом, с глазами, блещущими от напряжении, с неподвижным, туго стянутым телом! Из полуоткрытого рта высовывался конец тряпичного кляпа.
Перочинный нож перерезал веревки и заботливые пальцы Маруси вытащили кляп. В то же время Мак и Фенин успели оказать аналогичную услугу полузадохшемуся профессору.
— Ну? Что случилось с ними? — еле слышно прохрипел Иванов.
Выпив залпом стакан поды, он, шатаясь, поднялся на ноги и, опершись на подоконник, повторил тот же тревожный вопрос.
— То есть с кем… с ними? — осторожно осведомился Фенин, глядя на вздувшиеся жилы лба Иванова.
— С ними… с теми, кто сделал нам это! Ну, с Джоном Корчем — моим двойником — и дочерью профессора! Фенин, неужели же ты ничего не знаешь? Неужели все это время вы убили на деревню? В то время, как под нашим носом проводится какое-то огромное преступление! — Иванов схватился руками за голову.
— Иванов, успокойся, ты путаешь, расскажи, в чем дело?
— Дело в том, что все мы обмануты, как идиоты! Этот клад, конечно, вы не нашли его… его выдумали враги советской власти, чтобы отвести нам глаза! В то время, как мы занимались чтением детских сказок, готовилось… Понимаете — этот Джон Кэрч — мой полный двойник!
— Двойник?
— Ну да! — Иванов немного передохнул. — После вашего отъезда мне показалось подозрительной канитель с кладом! Я не мог спать и решил все-таки пробраться в дом профессора. Обошел к задней стене сада — вспомнил рассказ Мака. Перелез, подошел к окну — темно, а как будто разговаривают! Стал слушать… минуты две… вдруг хватают сзади, удар по затылку… я лишился чувств!
— Когда я очнулся, — продолжал Иванов, оторвавшись от второго стакана, — я лежал раздетый и связанный — вот, как сейчас. Эта авантюристка, шпионка — я не знаю, кто она такая — занималась тем, что кончала обматывать тряпками лицо своего папаши! А Джон Кэрч стоял у зеркала, в левой руке держал парик, а правой преспокойно отклеивал свою острую бороденку! Когда он кончил, на меня взглянул мой живой портрет!
Когда он кончил, на меня взглянул мой живой портрет.
Он сел и, насвистывая, стал натягивать мой кожаный костюм…
— Но слушайте, Иванов, это какой-то бред! И вы можете сообщать это так равнодушно! — Только сейчас Мак заметил, как дрожат его собственные пальмы.
— Товарищ, — Иванов повернул к нему каменное лицо, — я говорю спокойно, чтобы сократить время рассказа! Маруся, поди в комнаты, там лежит платье англичанина!.. Так вот, он кончил переодеваться как раз тогда, когда дочь профессора Добротворского начала заматывать мое лицо.
Они подняли профессора и меня и стащили в этот чулан. С тех пор я не знаю ничего, что могло случиться. Знаю одно — там готовится, если уже не готово страшное политическое преступление. Вот!
Иванов стал лихорадочно зашнуровывать башмак. Сзади раздался слабый писк.
Все обернулись.
Профессор сидел на полу, стуча зубами, пил воду из стакана, поднесенного рукой Маруси. По волосатым щекам катились крупные слезы. Несколько раз он пытался говорить, но сдавленное горло не могло произнести ничего членораздельного.
— Успокойтесь, профессор, — Фенин попробовал поднять его с пола. — Не будьте же ребенком! Скажите — в чем здесь дело? Ваша дочь — кто она такая? На кой черт ей понадобилось так подло обойтись с вами?