Я вскочил с земли. Подхватив мешок, я стал поспешно пробираться сквозь паутину, листья и сухие ветки.
Самое кошмарное воспоминание моей жизни — следующие несколько часов. Быстрая ходьба, почти бег через колючие кусты и кочки, когда все тело разбито, а в немеющих руках виснет страшная тяжесть! Эта тяжесть толкала меня о стволы деревьев, пригибала к земле. Сначала я нес золото под мышкой, потом на спине, потом сделал из гимнастерки что-то вроде свободной петли, верхней частью охватывающей мою шею, а нижней — мешок. Я шел, оступался, шел снова. Я измок совершенно — по моему лицу, слепя и капая на грудь, лился горячий пот. В висках было хрустящее постукивание, сердце гремело, как винт на малом газе. Я шел и шел, почти не разбирая дороги.
Сначала, отойдя еще не слишком далеко, я услышал сзади треск и что-то похожее на людские шаги. Я припал к земле и притаил дыхание. Но треск прекратился. После этого ничто постороннее не нарушало моего мучительною путешествия.
Наконец, лес стал редеть. Толстые стволы сменил молодняк, между верхушками заголубело бледное небо. Я прошел немного еще и сквозь решетку стволов увидел покатый плетень и приземистые избы большой деревни.
Но тут вставал еще более сложный вопрос. В какое место я попал, каково настроение жителей этой деревни? Было бы слишком обидно, чтобы груз, пронесенный мной сквозь столько несчастий, в конечном счете оказался бы в руках врагов. Я решил временно, до выяснения положения, скрыть его в надежном месте. Для этого нужно было вернуться немного назад.
Я спустился в глухой и глубокий овраг с густой растительностью по краям. Внизу серебрился узкий ручей. На одном краю оврага росла искривленная береза. Ухватившись одной рукой за ее ствол, другой, вооруженной складным ножом, я стал рыть глубокую яму.
Теперь запомните вы, читающие зги строки! Золото зарыто на глубине полуаршина, под раздвоенной березой в овраге, в ста шагах от опушки леса, выходящей к деревне Огнево. На концах оврага стоят два пня, каждый из которых отмечен условным знаком.
Зарыв мешок, я засыпал его, разбросал лишнюю землю, сверчу прикрыл зарытое сучьями и мхом. Я знаю — самый проницательный не найдет этого места без особых указаний. Уже потом, лежа в моем убежище, точно узнав, где я нахожусь, я начертил прилагаемый план.
Когда работа окончилась, уже темнело. Идти в деревню я решил только в ночном мраке. Я до одурения напился воды и несколько часов неподвижно пролежал на дне оврага, наслаждаясь шитым покоем и безопасностью.
Вдали мычали короны, выла собака. Потом утихло все.
Когда стало совсем темно и только в двух шагах можно было рассмотреть окружающее, я стал тихонько красться к деревне.
Не буду вдаваться в подробные описания. Я тихо перелез плетень, бесшумно прошел широкой улицей до крайней избы и заглянул в окошко.
Внутри дрожащий желтый огонек коптилки освещал белую холщовую рубаху и взлохмаченную голову молодого парня; нахмуренно шевеля губами, он читал печатный листок. Услышав мой тихий стук, он поднял голову, быстро встал и двинулся к двери. Я отошел от окна.
Странно-молча, точно дожидаясь меня и осторожно, как вор, хозяин впустил меня внутрь. Я прошел темные сени, вошел в избу. Мерцающий стол и кусок скамьи тонули во тьме, напирающей со всех концов. Листка на столе уже не было. Я сел к огню.
В то же время вошедший вслед за мной хозяин вел себя очень странно. Мне показалось, что он даже как-то отшатнулся, когда я взглянул на него. Мне показалось, что его глаза неестественно округлились и лицо стало совсем белым. Он стоял, как вкопанный, не отводя от меня глаз.
Мне сделалось как-то неловко. Я заговорил:
— Вот что, хозяин, нет ли чего пошамать? Верь совести — с утра не ел ничего. Если дашь…
Парень вышел из странного оцепенения. Немного дрожащими — мне показалось — руками он вынул из шкапчика хлеб и отрезал толстый ломоть. Резал он левой: на правой руке не хватало трех пальцев. Никогда еще я не ел с таким удовольствием!
Между тем, в окно послышался новый стук. Хозяин вздрогнул и быстро вышел в сени. Начался заглушенный разговор.
Я вскочил и, не переставая жевать, положил руку на теплую сталь в кармане. Мне пришла дикая мысль: каким-то необыкновенным образом я узнан и парень посылает за подмогой — схватить меня.
Крестьянин вернулся. Увидев меня, стоящего у самой двери, он уже совершенно откровенно попятился назад. Я понял, что мои подозрения оправдались. Я взял его за плечо и медленно приблизил к его лицу дуло нагана…
Смотрю на часы и вижу, что пришло время кончать мои записки. Иначе может оказаться поздно. Посланный может вернуться каждую минуту, а я еще должен открыть мой тайник и скрыть туда бумаги. Поэтому как можно короче доскажу остальное.
Я остановился на странном недоразумении, происшедшем между мной и Бубновым. В то время, как я думал, что он выдает меня белым, он сам принял меня за офицера, открывшего его планы.
Деревня, в которую я попал, находится в двадцати верстах от Медынска. Медынск занят большим белым отрядом, деревня — разъездом казачьего «батальона смерти». Удивляюсь, как, пробираясь через плетень, я не был замечен их часовыми.
В Медынске к этому времени уже созрело рабочее восстание. Под влиянием нескольких вожаков бедняцкое Огнево решило примкнуть к своим городским товарищам. Крестьяне уже вооружились, приготовились, нужно было только окончательно обсудить время и место восстания. Совещание назначили ночью в избе у Бубнова, красноармейца-инвалида, одного из организаторов дела. Потому-то мой хозяин и был так испуган, вместо одного из ожидаемых односельчан впустив военного-незнакомца. После он сообщил мне, что совершенно потерялся при нашей встрече. Листок, который он читал, был воззванием красных войск — каждого владельца такой бумажки казаки вешали на месте.
Этим я кончаю мои записки. Скоро мы узнаем, в каком положении дело медынских повстанцев. Здесь вопрос решен окончательно: крестьяне озлоблены, по первому знаку, двойному выстрелу из нашей избы, они бросятся на белых.
Сквозь щель выглядываю на улицу — совсем пусто, все повстанцы делают последние приготовления. Интересно, с какой осторожностью проводится заговор — офицеры живут вполне спокойно и даже не подозревают ничего. Как они будут удивлены…
Снова повторяю — я так ясно обозначил местонахождение золота, что каждый, имеющий в руках план, может найти его. Пишу к тому, что не знаю, сколько времени проживу еще. Схватка будет жаркая — в «дивизионе смерти» ребята отчаянные… Кроме меня, двое крестьян-коммунистов посвящены в тайну местонахождения этих записок…
Исписал последний листок. Кончаю. Кладу карандаш в карман.
Да здравствует наш красный воздушный флот! Да здравствует советская власть и дело освобождения трудящихся всего мира!.
На этом кончились записки военного летчика. Иванов и Фенин сидели неподвижно. Мак отложил стопку в сторону и взял несколько новых листков.
— Я продолжаю читать, — медленно сказал он.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Его высокоблагородию, командующему шестнадцатым казачьим полком
подхорунжего 3 отряда батальона смерти Тимофея Ефрименки
Настоящим доношу в подробности о деле в селе Огневе. Как я есть единственный уцелевший и допрошенный в вашем, ваше высокоблагородие, штабе, разъясняю:
Стояли мы — казачий разъезд славного нашего «Дивизиона смерти» — в селе Огнево уже недели с две. Крестьянство нас совсем хорошо приняло — угостили по-божески и прочее такое, потому как мы защитники их и борцы за отечество и веру. Народ с виду покладистый, смирный был. А потому довольно даже удивительно, что дело это так повернулось.