Майлгуир поторопил коня. Вдали показались густые заросли орешника и яблоневый сад — угодья Угрюма.
Доблестные королевские волки, прошедшие не один бой с фоморами, спешились. Они поводили плечами, дотрагивались до оружия, оглядывались — подавали все признаки того, что им здесь по меньшей мере неуютно.
Король же себя ощущал во владениях Угрюма почти как дома.
— Мы к Плачущему, — бросил он стражнику.
— Мой король…
— Одни, — припечатал Майлгуир.
Взял Мэренн под руку и пошел по нахоженной тропке, мимо рыже-бурых кустарников и лимонно-желтых невысоких деревьев. Скалистый разлом поднимался высоко вверх и терялся, казалось, в самом небе.
— В Укрывище нет гор? — спросил он Мэренн, видя, с каким восхищением она оглядывается по сторонам.
— Там холмы, поросшие травой. А отроги там другие, они такие крутые, что на них никто не забирается. И очень старые капища, — стеснительно произнесла она.
— Любовалась?
— Залезала на все камни.
Гул был слышен издалека. Вода падала с такой неимоверной выси, что до земли доносилось лишь водяное облако и редкие капли. Выкатившееся солнце окрасило матовую дымку в яркую радугу. Мэренн, закинув голову, замерла.
— Теперь посмотри сюда, — развернул ее Майлгуир. Вся почва под мшистыми, буро-зелеными толстыми стволами была усыпана розовыми цветами на тонких белых ножках. Ковер из безвременников покрывал весь старый лес.
Мэренн опустилась на колени, потянулась к цветам.
— Словно звезды!
— Не трогай, — остановил ее Майлгуир. — Красивы, но смертельно ядовиты.
Сломанная ветка хрустнула, привлекая внимание, и Мэренн вздрогнула. Угрюм всегда появлялся неожиданно и тихо, наверняка затрещал валежником специально для них.
— Давненько тебя не было, — усмехнулся он, держа в руке глиняную кружку. Оглядел Мэренн: — Принес цветок на поляну с цветами?
Острые уши вызывающе торчали из-под спутанных темных волос, доступные взгляду любого встречного, из-под лохматых бровей недобро зыркали глаза, а лоб и щеку пересекал неровный шрам. Рана, полученная в Верхнем мире, была столь глубокой, что даже природная магия ши и сила Мидира не смогли целиком убрать последствия.
Майлгуир внимательно наблюдал за Мэренн. Мало кто не кривился и не отворачивался от Угрюма. Испугается, отшатнется, вздрогнет? Та, не изменившись в лице, произнесла без улыбки, но с поклоном:
— Будьте здравы, добрый хозяин. Благодарю за то, что вы пустили нас в свою обитель. Какое счастье — жить среди подобной красоты!
Слышать от Мэренн о красоте показалось Майлгуиру забавным: она подходила дикой природе, смотрелась тут естественно. Правда, как можно было бы сказать теперь, после внимательного взгляда, еще и страшно волновалась. Волчьему королю казалось, если прислушаться, можно расслышать бешеный стук ее вспугнутого сердца.
— Девочка, — выдохнул Угрюм. — Что б ты понимала. Вот, возьми, — сунул ей кружку.
— Что это? — с любопытством поболтала волчица густой белой жидкостью.
— Козье молоко, моя хорошая, — произнес Угрюм. — Не из рога или горшочка ихнего, а настоящее, парное. И погладь цветы, это крокусы.
— У нас такие не растут, — призналась Мэренн.
— Ты уверен? — присмотрелся Майлгуир.
— Тычинки посчитай, владыка. Три всего, и рыльце красное. Вернее, шафран, подарок старых богов. Королева среди крокусов. Ладушки, пошел я, — протянул руку, и Мэренн вложила чашку ему в ладонь. — Коней устрою и свиту твою успокою. Шалите тут на здоровье, место знатное, священное.
Пропал так же быстро, как и появился.
Мэренн покраснела под взглядом Майлгуира. Он умел смотреть так: обволакивая, раздевая глазами, гладя кожу, лаская сильнее, чем если бы дотрагивался рукой. Нужно было лишь видеть все нюансы женского тела, наслаждаться им. Просто очень давно ни на кого не хотелось так смотреть, никого не хотелось очаровывать. Майлгуир, ощущая, как горят ладони и невыносимо тянет плоть, скинул с плеч плащ и накрыл ими нежные цветы. Мэренн медленно потянулась к крючкам дублета… Сбросила всю одежду, перешагнула через нее и, обнаженная, легла на матово-черный бархат. Дразня, ожидая, маня.
Было слишком хорошо, чтобы убеждать Мэренн в своей нелюбви, слишком сладко чувствовать, чтобы думать о бедах и потерях. Кровь шумела в ушах, шептала «люблю» Мэренн, мир свернулся и сдернул кожу острыми гранями бытия.
Осталось только накрыть собой, согреть, поймать протяжный стон Мэренн, спросить:
— Любишь меня?
Ощутить протест тел в остановке на грани муки.
— Да!
— Ты любишь меня? — недоверчиво, с долгими плавными движениями — слиться теснее, подняться в небо, любить, задержаться на самом пике.
— Да-а-а! Что ты делаешь… что ты делаешь со мной…
И упасть вместе.
Майлгуир сжал упругое бедро. Мышцы гладкие, длинные, его королева явно не пропускала воинские уроки. Она любила бегать и наверняка лазила по деревьям.
— Ласточка, — выдохнул Майлгуир в плотные черные волосы. — Ласточка среди буковой рощи. И как угораздило?
Потер озябшие плечи, ощущая терпкий аромат шафрана, цветки которого лежали на плаще, смятые их телами. Лес дышал ровным теплом дня, плотная крона буков, нагретая солнцем, золотилась тихим покоем.
— Больше похоже на вудвуза, — пошевелилась Мэренн, разглядывая толстый ствол, покрытый наростами, будто кольцами объевшегося питона.
— Их давно нет.
— Еще появятся, — прошептала Мэренн, оборачиваясь к Майлгуиру. — Тише! Ты. ты это слышишь?
Майлгуир прислушался.
Тренькание синиц, переливы жаворонков, ворчание дроздов и резкий голос сойки прервал одинокий незнакомый голос, ведущий свою мелодию. То затухающий, то звонко звучащий вновь. Видно, птица делала круги над поляной.
— Кто это?
— Юла, лесной жаворонок! — обрадованно ответила Мэренн. — Он не призывает подругу, не ищет друзей, не делится со знакомыми. Его песня совершенна, только поет он ее в одиночестве.
— Намекаешь на что-то? — задрал бровь Майлгуир, и Мэренн рассмеялась.
Она, оказывается, умела смеяться. Звонко и заразительно.
— Если бы я намекала, то сказала бы, что владыка выбрал место для отдыха под единственным деревом, у которого нет листьев.
Майлгуир огляделся, собираясь возражать, но лишь убеждаясь в истинности слов своей королевы. Именно поэтому крокусы под ним были так ярки, их не закрывала палая листва, только редкие желтые мазки оттеняли лиловые бутоны.
Мэренн вздрогнула, и Майлгуир накинул на нее край плаща.
— Простое действие, случайная забота, — буркнул он, видя, как она обрадовалась. — Ты не испугалась Угрюма.
— Отчего я должна пугаться вашего верного слугу? — спросила Мэренн.
Майлгуир не ответил, прислушиваясь к словам и к тону — покорность и вызов одновременно. Это было освежающе и необычно.
— И все-таки ты замерзла, — произнес он, погладив женскую спину. — Здесь недалеко.
Подхватил ее на руки, не обращая внимание на писк «Одежда!», и отнес вглубь леса. В ста локтях, между толстыми корнями, располагалось крохотное озерцо с теплой, почти горячей водой. Майлгуир опустил туда Мэренн; подумал, принес одежду — просто чтобы ей было спокойнее — и улегся рядом в теплую, пахнущую солью воду.
— Я служила год. Так получилось, что меня допускали к раненым, — тихо произнесла Мэренн. — И я отличаю красоту души от красоты тела.
— Одна из многих, мало кто умеет это в наше время, — произнес Майлгуир, опускаясь в лечебную воду с головой. Вынырнул и поразился пронзительной синеве, горевшей среди золотых трепетных листьев.