Я уцелел после ленинградской мясорубки, успел окончить танковое училище. Так вот, когда мы, его выпускники, получали танки в Челябинске, я видел это чудо возрождения. Это было действительно чудо: подростки, полуголодные рабочие выпускали десятки, сотни танков в неслыханных условиях, в обледенелых цехах.
Наша армия освобождала одну за другой европейские страны. Нас встречали действительно с радостью, как освободителей. Но, может быть, солдатам больше всего хотелось вернуться домой, потому что наступало время Победы: враг был сломлен, и Родину мы отстояли.
Я до сих пор не знаю, нужно ли было нам, например, входить в Польшу. Для меня, как для солдата, беда и боль состояла в том, что, перейдя границу, по-прежнему продолжали гибнуть мои однополчане. А ведь главное было сделано – мы освободили Отечество, и война закончилась, Отечественная. Мой кругозор, конечно, ограничен моей ротой, моим полком, моими однополчанами. Но он не ограничен гибелью моих однополчан, которые продолжались уже на полях Европы.
Сегодня, спустя шестьдесят с лишним лет, мы многое видим иначе. Где она, благодарность европейских стран, европейских столиц, которые нас встречали, казалось бы, с такой радостью? Да, мы были для них освободителями. Но… не ушли. Стали командовать, наводить свои порядки. Из освободителей стали поработителями.
Михаил Кутузов хотел закончить Отечественную войну 1812 года изгнанием Наполеона за пределы Отечества. Возможно, в этом была дальновидность великого полководца. Между прочим, преследуя врага, Кутузов дошел до Польши и умер на походной кровати в Болеславце, там и похоронен. Но сердце его все же вернулось на Родину и упокоилось в Казанском соборе Петербурга. Однако какой круг проделала история! В том же Болеславце уже после 9 мая 1945 года появилось большое кладбище советских солдат. Все даты смерти на ухоженных надгробиях – после 9 мая. Война закончилась, а солдаты продолжали гибнуть.
Немец уже был сломлен. Почему же мы не дали народам самим решать свою cудьбу? Торжество имперского мышления, причем не только советского, сталинского, но и наших союзников по антигитлеровской коалиции. В Берлин хотели войти все.
Да, был солдатский порыв добить врага в его логове, отомстить за поругание Родины и родных. Но солдатское мышление прямолинейно, в нем есть своя правда и есть неправда. Если это чисто эмоциональное чувство, жажда мести – это еще не есть высшая мудрость. Им-то и должна противостоять политическая дальновидность военачальников и политиков. Но какая стратегия стояла за
300 тысячами солдатских жизней, беспощадно и неоправданно положенных под Берлином за неделю до его окончательного падения? Наши солдаты погибли накануне Победы. С момента перехода границы все должно было измеряться возможными потерями живой силы. Одно дело, когда мы спасали свою страну,
а дальше наши действия решала цена человеческой жизни и только она.
Особая тема для разговора в годовщину Победы – воинские кладбища
и памятники. В эти праздничные дни невольно думается о проблеме благодарности и неблагодарности. Наверное, существует бремя истории. Мы расставили по всей стране штампованные памятники и обелиски – отделались. Раз в году, в День Победы, к ним несут цветы и венки с трогательными надписями. Но удручают эти гипсовые автоматчики, солдаты с отбитыми руками. Убогие изображения нашей признательности.
Конечно, может возникнуть вопрос: было бы лучше, если бы их вообще не было? Не знаю. Может быть, на их месте давно следовало поставить простые мемориальные камни-валуны с поименными надписями. А пока что эти кладбища незаметно исчезают с нашей земли. Так, снесено кладбище нашего батальона под Пулково. И кладбище, которое оставалось где-то в районе Тильзита.
Во Франции я был на воинских кладбищах. Там в идеальном порядке содержатся могилы не только французских, но английских и американских солдат. Хотелось бы, чтобы празднование Дня Победы у нас ознаменовалось заботой о подобных мемориальных знаках нашей благодарности погибшим, чтобы они выглядели достойно. Память о Великой Победе на самом деле заслуживает куда большего.
Проблема беспамятства – это нравственная проблема нашей жизни. Я не знаю ни одного массового захоронения русских солдат, погибших в Первую мировую войну. Они есть в Гамбурге, других европейских городах, в России их нет. В каждом нашем малом городке, в каждой деревне были ушедшие на войну и погибшие там солдаты. Теперь уже имена не всех земляков можно восстановить. И все же следовало бы поставить даже в небольших населенных пунктах не безымянные мемориалы, а со списками всех, кто не вернулся
с фронта. Включая и без вести пропавших. Иначе наши праздники с фейерверками и салютами выглядят фальшиво.
Наше беспамятство, а то и сознательная забывчивость давно перешагнули государственные границы. За годы нашей новой жизни мы не признали никаких ошибок. Ни ошибок, связанных с Чечней, ни ошибок, связанных с Чехословакией, Венгрией, Германией.
Мы не находим в себе мужества быть виноватыми. В том числе по отношению к военнопленным и пропавшим без вести.
* * *Оказалось, что я стою на мосту Понте Веккио. Посреди Флоренции. Мост был точно такой, как в альбоме у Юлии. Средневековый мост, уставленный ювелирными и сувенирными лавками. Под ним текла река Арно. Где-то тут под водой стояли две плотины. Они преграждали путь военным кораблям, чтобы противник не мог подойти на них к Флоренции. Это мне рассказала Юля. В альбомах Флоренция выглядела сказочно. Теперь, спустя годы, я приехал сюда. Во дворце Веккио шел конгресс. После перерыва я не вернулся на заседание. Я пошел гулять, я хотел заблудиться в этом городе. На самом деле Флоренция была еще сказочней, чем на картинках. Был воздух. Было небо. Итальянское. Были две тысячи лет истории… Столица Возрождения.
Я сошел с моста, потом вернулся. На нем мне вспоминался тот день, когда я вернулся от Юли и стал рассказывать Римме про то, что мы можем уехать в Италию. С тех пор прошло много лет. Мы с ней ни разу не вспоминали то, что произошло. Это было табу. У нас было несколько табу, из тех, что есть
в каждой семье.
Почему она решила, что нам надо отказаться от Италии? Приснилось ли ей что-то? Бывают ведь вещие сны. До нее иногда доносилась откуда-то смутная подсказка. Что-то в ней было от древнеримской пифии. Такое бывает у женщин, у мужчин нет, не бывает.
Ну а я-то почему согласился с ней и отказался от командировки? Вдруг здесь, глядя на бегущие воды Арно, я представил, как Италия вошла бы в нашу жизнь. Говорили бы по-итальянски, объездили бы ее, облазили, дочка обытальянилась. Жизнь свернула бы круто в сторону. Прощай, литература. Преуспевающий чиновник торгпредства.
По-настоящему представить такой вариант я мог, допустим, для какого-то своего героя, но не для себя. Поздно…
Какое-то сожаление о той несостоявшейся жизни звенело в воздухе. Ничего не поделаешь, за все надо платить. Размер платы я увидел, я-то увидел,
а вот Римма Италии лишилась. Вряд ли здоровье ныне позволит ей… Она заплатила за свое решение куда дороже меня. Любовь у нас была одна на двоих, а жертвовать ради нее Римме приходилось чаще. Когда-то ее на заводе уговорили вступить в партию. Потом вся фальшь партийных собраний и того, что делалось, опротивела ей раньше, чем мне. Она решила выйти из партии. Тогда это грозило неприятностями. В парткоме ее долго отговаривали, но так и не остановили. Мне ничего не рассказывала.