Гэри крикнул ей в спину:
— Если ты сейчас уйдешь, милочка, можешь завтра не возвращаться.
— А что ты будешь без меня делать? — Она резко обернулась и злорадно улыбнулась ему. — Петь дуэтом сам с собой?
— Ты слышала, что я сказал. — Его голос стал обманчиво мягким. — Как уйдешь сейчас, так и иди дальше.
— Да подавись ты. — Перебросив сумочку через плечо, она вылетела из бара.
Наступило неловкое молчание. Музыканты недоуменно смотрели друг на друга.
— Давайте начнем, — сказал Гэри.
— Без Энни? — спросил ударник.
Гэри кивнул, и музыканты принялись устанавливать аппаратуру.
Бэр, весящий более двухсот фунтов, ростом пять футов восемь дюймов, пробовал свой саксофон. Джереми, бородатый бас-гитарист, заменил лопнувшую струну и начал настраивать инструмент. Лен, клавишник, поправил толстые очки и проиграл пару тактов. Его темная кожа блестела в свете рампы. Бритая голова склонилась над инструментом.
— Сперва прогоним «Любовь», — сказал Гэри, беря первые аккорды ведущей темы. — Кейси, бери на себя вокал.
Ударник покачал головой:
— Нужен женский голос.
Гэри выругался и снова проиграл вступительные аккорды. И тут он увидел Алекс, которая вытирала последний столик. Другие официантки уже исчезли в раздевалке, пошли за своими свитерами и сумочками.
— Эй, Алекс. Ты умеешь петь так же хорошо, как смотришься?
Она пожала плечами.
— Знаешь слова «Любви»?
— Должна бы, — крикнула Тина, появляясь из раздевалки. — Все мы вынуждены были прослушать их по крайней мере раз сто за последние несколько недель.
Остальные рассмеялись, а Гэри пытался подавить гнев, который все еще кипел в нем.
— Давай, Алекс. Попробуй.
Он видел, что она обдумывает его предложение. И все еще колеблется.
— Давай! — крикнула Тина. — Ты говорила, что любишь музыку и танцы. Ты же пела в кофейне студгородка? Попробуй здесь. Ты ничего не потеряешь.
Алекс вытолкнули на эстраду, где Гэри уже прилаживал микрофон, под ободряющие крики остальных официанток. По кивку Гэри музыканты сыграли первые такты своей темы, и, даже не успев отдышаться, Алекс вынуждена была начать.
С минуту Гэри не верил своим ушам. Ее голос был низким, блюзовым, похожим на выдержанное ирландское виски. Она стояла совершенно неподвижно, смотрела куда-то в противоположную стену, позволяя волнам музыки уносить себя. Сперва она пела неуверенно, пробуя слова чуть ли не на вкус. Затем, медленно, постепенно, даже не сознавая этого, она избавилась от скованности. Она пела, и рвущие душу слова проникали в нее, пока она не утонула в них.
…Так много боли и любви,
Так сильно сердце болит…
Она чувствовала все это — пустоту, усталость, страх перед завтрашним днем, который будет похож на сегодняшний.
Мысли ее унеслись к Кипу. Она звонила ему раз в неделю, но каждый раз, когда слышала его голос, испуганный, полный слез, словно нож поворачивали в сердце. Между звонками она писала длинные письма, напоминая ему об их жизни вместе — когда-нибудь потом. Всегда потом. Верил ли он в это? Верила ли она? Господи, как ей страшно. Так страшно. Она слишком любит его, и ей невыносима мысль, что она может его потерять.
Любовь. Именно ее она чувствовала. Любовь росла в ее сердце, росла с каждым аккордом. Любовь к младшему брату, смешанная со страхом, что он отдаляется от нее. Неужели в любви всегда должна быть боль? Неужели всегда от нее будут отрывать тех, кого она любит? Маму. Папу. Нанну. Теперь Кипа.
Гэри замедлил темп, чтобы подстроиться под ее настроение. Они всегда исполняли «Любовь» в быстром темпе, но в исполнении Алекс песня звучала по-другому. Эффект получился потрясающий.
Он огляделся. Двое уборщиков, споривших в соседней комнате, теперь затихли, изумленно прислушивались; официантки остановились у выхода, замерли и слушали. Даже Джеф вышел из своего кабинета.
Гэри посмотрел на девушку у микрофона. Она не сознавала ничего, кроме музыки. Глаза ее были закрыты, руки, маленькие, изящные, прижаты к груди, словно она молила о чем-то. От нее исходила энергия, такая чистая, такая ясная, что казалось — она вся светилась.
Он взглянул на музыкантов, на лицах которых было написано такое же изумление. Под влиянием ее чувств бас-гитара звенела, тенор-саксофон рыдал, фортепьяно всхлипывало.
Когда песня кончилась, Алекс открыла глаза, она казалась оглушенной и словно не понимала, что сейчас сделала, насколько раскрыла свою душу. Несколько минут в зале царила полная тишина. Затем, когда Алекс начала подозревать, что сделала ужасную ошибку, зал взорвался криками и аплодисментами.