Он свернул к командирам, пристукнул каблуками запыленных сапог:
— Товарищ капитан, старшина Горошкин проверял пограничные наряды на правом фланге. Нарушений границы не обнаружено.
«Не доволен, что не обнаружено, — про себя добродушно усмехнулся Ильин. — Тебе хотелось бы заварушки».
Знал он, старшина славился лихостью в службе. Как-то так получалось, что он всегда оказывался в том месте, где накалялась обстановка, где шел нарушитель.
Старшина глядел на коменданта чуть прижмурившись, будто догадывался, о чем тот подумал. Над лихими зеленоватыми глазами трогательно, по-детски топорщились пшеничными колосками выгоревшие брови. На задубелом от солнца и ветра лице светлыми точками обозначились отметинки оспы. От всей его рослой, упругой фигуры веяло силой, основательностью и уверенностью. Привыкший распоряжаться, он и сейчас высекал фразы, словно подавал команды, при том забавно сдваивал сходные по смыслу слова:
— Замечаний к службе пограничников-бойцов тоже нет. Дозоры-секреты начеку.
Ильин поздоровался с ним. Старшина будто клещами жестко сдавил ему ладонь.
— Ночью опять шевелились и грохотали на той стороне? — спросил капитан.
Горошкин потрогал кобуру, чуть сдвинул ее назад. Недоуменно пожал плечами:
— Иду вдоль границы и дивлюсь. У немца тишина-покой, как на кладбище. По правде сказать, с точки зрения, оторопь берет. К его возне-то уж притерпелись. А тут немота, аж в ушах звенит.
Это новое в поведении немцев. К чему бы? Ильин напряженно рассматривал, как солнечный свет заливал лужайки и перелески. На нашей стороне и на сопредельной было тихо, повсюду стоял благостный покой. Но эта безмятежность вдруг вселила в него тревогу, ему казалось, в ней таилась опасность, глубины которой он пока не предполагал. Вернее сказать, ему не хотелось, чтобы случилось то, о чем с тревогой думал. Ответ на его мысли неожиданно и просто сформулировал Горошкин:
— Я в зауральской тайге вырос. Много охотился. Видывал, как зверь добычу караулит-стерегет. Сожмется-замрет, и ни гу-гу. А в какой-то момент зубы оскалит, когти навострит и кинется-бросится. Только пух-перья полетят.
— Ну, и мы когти выпустим, — сердито сказал Ильин.
В разговор вмешался Петренко, заметил старшине:
— По распорядку вам давно полагается отдыхать. День предстоит тяжелый. А вы…
Горошкин усмехнулся, подергал бровями-колосками.
— Дак, товарищ младший политрук, какой там отдых-роздых. Я могу сутками не спать, вы знаете. Тут шел мимо озера, вот… — старшина приподнял левой рукой брезентовое ведро, которое до этой минуты держал позади себя.
В нем кто-то трепыхался, булькал, сыпал брызгами. Старшина запустил руку в воду, вытащил большого карася. Тот пучил глаза на яркий свет, тяжело отдувался.
— Сам ловишь, а ведь обещал меня сводить на рыбалку, — попенял Ильин. — Помню хвалился: не караси — лапти. Теперь вижу — не обманывал.
— Хоть седни, на вечернюю зорю, — выразил готовность Горошкин. — Удочки налажу-настрою, насадку сготовлю-припасу. Карась, он ведь рано поутру да вечерком хватает охотнее.
— Сегодня-то вряд ли, — отозвался капитан, думая совсем о другом, и старшина сразу посерьезнел, опять спрятал ведро за спину.
Скоро и он, и Петренко с бойцами копали новую траншею. Позвякивали, взлетали высветленные до блеска лопаты, терпко пахло свежевырытой землей.
Вечером, как только стемнело, Ильин с отделением пограничников вышел к линии границы, прикрыл пересекающее ее шоссе. Как и в прошлую ночь, по ту сторону было тихо. Звенели в траве цикады, падали звезды, прошивали иссиня-темный небосвод золотистыми строчками. «Притаится-замрет…» — вспомнил Ильин притчу Горошкина и напряженно вглядывался в сопредельную сторону, настороженно слушал. Но ни обычного лязга железа, ни человеческих голосов не доносилось оттуда, ни вспышки огня не виделось там. Глухая беспросветность разлилась над границей.
На фоне темного неба едва угадывалась неровная грива леса. Вспомнилось, именно сюда тянул и где-то недалеко врезался в землю подбитый немецкий самолет. «Вот и надо бы нам почаще выпускать когти, поубавилось бы норову у этих…» — он поглядел в сторону всегда беспокойного, а сейчас немотно притаившегося соседа.
Застывшая на той стороне тишина была непонятной Ильину, казалась зловещей. За последние недели пограничники как будто свыклись с тем, что у немцев постоянно передвигалась техника, оттуда несло густой бензиновой гарью, дым и пыль нередко бугрились над гривой леса. О всех наблюдениях комендант докладывал начальнику отряда, донимал его, что это за учения у немцев, о которых они твердят, а мы верим. Не морочат ли они нам голову, не готовят ли военную провокацию на границе?