— Спасибо, — тронутый вниманием, отказался Ильин. — За мной жена на подводе приехала.
— Тогда и вовсе неплохо. Бывай, — опять сунул свою левую руку военком. — Если какая нужда приспичит, заглядывай. Срок подойдет, на медкомиссию в область направим. Полагаю, на нас с тобой войны еще за глаза достанется.
В Дубовку Ильин въезжал настороженным. Опасался увидеть похожее на то, что застал в своем шахтерском поселке. Хотя Надя писала, дескать, худшее позади, смотреть на село было больно. Из довоенной поры он помнил Дубовку не богатой, но и не бедной. Сейчас же она выглядела тяжко больной, до выздоровления ей было очень далеко, как человеку, страдающему трудно излечимым недугом.
Хата, где когда-то родилась их с Надей любовь и началась совместная жизнь, лежала грудой глинобитного кирпича. Из-за нее выбежала Мария Семеновна, мать Нади. С той поры, как последний раз видел ее Ильин, минуло четыре года. Мать постарела, иссохла, она ткнулась зятю головой в грудь, трепетно вздрагивала, роняя слезы.
— Здравствуй, сынок. Измучилась я, ожидаючи вас всех. Сподобил Господь тебя увидеть.
— Здравствуйте, мама.
Он назвал ее так по русскому обычаю, как зять зовет тещу матерью, и потому, что она теперь, действительно, для них всех — Нади, Аркадия и него — была единственной матерью.
Поправляя на голове выношенную, когда-то бывшую пуховой, шаль, она вымученно улыбнулась:
— Опять мы вместе. Не дожил до этого дня отец. Он любил тебя, Андрюша, как сына и надеялся встретиться.
Мать и дочь стояли рядом. У них было много общего во внешности, в жестах, улыбке. Ильин снова отметил, что Надя похорошела, хотя, конечно же, им нелегко тут живется. Лишь резким контрастом ко всему ее облику выглядели седые пряди надо лбом.
Под его пристальным взглядом Надя смутилась, поняла, почему он столь внимательно приглядывался к ней. Может быть, осуждал: кругом разруха, горе, а она наливалась, как маков цвет.
Из хлева, приспособленного под жилье, донеслось приглушенное: уа-уа.
— Сынок голос подает, — встрепенулась Надя.
— Ему кушать пора, — сказала мать. — Заходи, Андрюша, в наши хоромы. Раздевайся, ты — дома.
Надя быстро сполоснула руки, вынула ребенка из люльки, меняя пеленки, приговаривала:
— Кричи громче, встречай папку. Пусть знает, как ты командирский голос отрабатываешь. Вырастешь, небось, как и он, командиром станешь.
Почуяв руки и голос матери, ребенок умолк, покряхтывал, тихонько и нетерпеливо поскуливал. Ильин стоял поодаль, забыв обо всем на свете, безотрывно глядел на сына. Мальчик смешно и беспомощно морщил нос и лобик, открывал розовый беззубый рот.
Умостившись на скамейке, Надя положила спеленатого малыша на колени, расстегнула платье, с трудом выпростала из лифчика туго набухшую белую грудь. Из круглого темного соска брызнула струйка, капельки молока окропили тугую розовую щечку ребенка. Он жадно зачмокал губами, сосал, захлебываясь, пристанывая.
Надя счастливо глянула на Ильина, с радостным стеснением прикрыла обнаженную грудь. Снова та же мысль, которой Ильин подвел итоги своих печальных раздумий в вагоне, промелькнула у него в голове. Нет, не доставит он удовольствия тем, кто пытался расправиться с ним. Он еще поживет, повоюет, чтобы рос вот этот чмокающий теплый комочек, его сын, чтобы жили и другие сыновья, чьи отцы в эту минуту, может быть, бросались в последнюю атаку, сраженные свинцом, падали на бегу с пронзительной мыслью о том, что уже не суждено им увидеть своих сыновей. Нет, он не поддастся слабости, не сделает неверного шага.
* * *Потекли дни одинаково счастливые и тревожные. Ильин чувствовал, жизнь в своей семье, общение с близкими, любимыми существами, домашние дела и хозяйственные заботы, от которых вынужденно и надолго его отлучила война, были главным стимулом, поддерживавшим его дух. Каждый вечер он вместе с Надей и Марией Семеновной раскладывал следующий день по часам, намечал дела самые неотложные.
— Кровь из носу, а хату отстроим. Это перво-наперво, — ерошил он волосы, пригибаясь, чтобы не стукнуться головой о перекладину низкого потолка. — Иначе какой я мужик.
— Мужик ты, это факт. Но ведь нельзя тебе тяжести ворочать, — соглашалась и возражала Надя.
— Тебе тоже, когда ждала ребенка, это было запрещено, а глину месила, кирпичи формовала. Не должны же они без толку лежать.
— Страшно вспомнить, как зиму ожидали. Ничего, приладились, живем, — окидывала взглядом убогое жилище Мария Семеновна. — Потерпим еще. Ты бы только был здоров.