— Тот самый… в каком смысле?
— В прошлом году мне приказали разобраться с одним делом, — неохотно отозвался гость. Ильин понял, что его фамилия у полковника нечаянно сорвалась с языка, показалось, тот уже пожалел, что вовремя не сдержался и теперь надо продолжать. — С западной границы поступило донесение: комендант капитан Ильин, вопреки действовавшему приказу, совершил серьезный проступок. Из пулемета лично сбил нарушивший границу немецкий самолет.
Будто водой колодезной окатило Ильина. Ожидания оказались напрасными. Вот зачем он понадобился. Тогда не достали его. Просто не успели, война началась. Сейчас ничто не помешает. Его охватило разочарование, нахлынула злость и раздражение. Он отвел взгляд в сторону, безразлично уставился в потолок, где гонялись друг за другом солнечные зайчики.
— Однако разбирательство было уже ни к чему, немцы напали на нас. Так и повисло это дело. Фамилия коменданта осталась в памяти, — хмуро закончил полковник.
Ильин вдруг язвительно-насмешливо огрызнулся:
— Ну да, как только капитан Ильин сбил самолет-нарушитель, немцы тут же в отместку пошли войной.
После этих слов он замкнулся, ушел в себя. Опять привиделся тот июньский день, голубое небо и немецкий самолет в нем, упавший под пулями пастушонок. Своего начальника отряда вспомнил с его излюбленной примолвкой «едрена корень». По-доброму, душевно вспомнил, хотя тот и ругался тогда на чем свет стоит, обещал приехать на другой день, задать ему трепку. Разносил в пух и прах, грозился снять с должности, отдать под суд. Зная его, Ильин думал тогда, что ругался он больше по обязанности, для кого-то, чтобы этот «кто-то» слышал его ругань. Уверен, не он посылал за ним на заставу особиста. Другой день оказался именно «другим», не таким, каким его предполагали встретить. Он перевернул вверх тормашками жизнь Ильина, начальника отряда, особиста, всех людей по ту и эту сторону границы.
Полковник, глядя на Ильина, думал: «Занозист, однако, капитан. На то, что было тогда, свой взгляд имеет, от которого, видать, не отступится». Ильин, не пытаясь погасить злой блеск в глазах, тут же подтвердил мысль полковника:
— Так вы наконец-то нашли меня и явились довершить начатое дело? Это можно. Тем более, что не сбегу, не скроюсь.
— Не задирайтесь, тот случай — в прошлом, — спокойно ответил Стогов, видимо, не желая ни осуждать капитана, ни оправдывать или даже хвалить его за сбитый самолет, ни тем более вступать с ним в спор о приказе, запрещавшем отвечать на провокации немцев.
Он заговорил о том, о чем недавно думал Ильин: о судьбе их погранотряда. Ведь Ильин один из немногих уцелевших командиров, и полковник очень надеется, что тот поможет в какой-то мере установить истинную картину боевых действий пограничного отряда, гибели подразделений.
В думах о прожитом и пережитом Ильин часто возвращался к тому времени. Воспоминания всегда были тяжелыми для него. И его глубоко тронуло, что полковник специально занимался выяснением событий в те трагические дни июня сорок первого, пытался выявить подвиги и имена их совершивших.
Ильин начал свой рассказ с того момента, когда, получив нагоняй от начальника отряда за нарушение приказа, выехал на заставу.
— На душе было скверно: мне грозила суровая кара. Но хоть сейчас вы можете объяснить мне, товарищ полковник, почему мы должны были смиренно утираться, когда нам плевали в морду?
Стогов пожал плечами, скрипнула портупея.
— Еще в одном нарушении приказа признаюсь вам. Семь бед, один ответ, — Ильин горько усмехнулся, твердо глядя в глаза полковнику. — Приказал на заставе рыть окопы, на глазах у немцев. Тоже ведь нельзя было, требовали копать только ночью. Мы в тот день закончили строить опорный пункт, дополнительные ходы сообщения. Это помогло заставе устоять какое-то время. Против танков тоже, хотя отбивались связками ручных гранат. Почему на заставы заблаговременно не дали средства борьбы с танками посильнее? Ведь обстановка того требовала.
Ильин замолчал, отвернулся. Его устремленные в окно глаза, показалось полковнику, видели не пушистые дубы, облитые солнцем, а пятачок заставской обороны в дыму и разрывах.
Последующий рассказ капитана был кратким. Он заметил, несколько раз заглянула в дверь сестра, прикладывая пальчик к губам, мол, кончайте разговор. Она поняла, конечно, насколько Ильин был взволнован воспоминаниями о разгроме своей комендатуры, кровавой резне, учиненной немцами и местными палачами, вчера еще бывшими своими, советскими людьми.
— Прошу вас, как поправитесь, опишите все это возможно подробнее. Истина очень важна, прежде всего, для тех, кто остался там, на границе, навсегда, — глухо сказал полковник.
— Хорошо, я напишу, — не сразу отозвался Ильин, почему-то со вновь вспыхнувшей отчужденностью. — Но я также задам вопрос, кто в ответе за тех, что полегли там навсегда? Если бы не издавали такие, хочется крепко назвать какие приказы, да получше вооружили заставы, так их столько бы не полегло.
Полковник тревожно оглянулся вокруг, замахал на Ильина. Халат сполз с плеч. Лицо его с крупным носом, выступающими крутыми надбровьями покрылось пятнами.
— Товарищ капитан! Андрей Максимович, вы как-нибудь…
— Ладно, я напишу, как оборонялись пограничники. Всех, кого знал, назову поименно, с полной ответственностью за то, что эти люди не пропали без вести, наверное, так же, как и я сам… Извините меня, пожалуйста.
Ильин устало откинулся на подушку. Гневная вспышка обессилила его.
— Теперь второй вопрос, ради которого, собственно, я и хотел повидать вас, — полковник привстал, натянул халат. — После выздоровления вы будете направлены на границу в Закавказье. Обстановка там сложная. Турки только и ждут удобного случая. Ваш боевой опыт…
— Прошу отправить меня на фронт, — неуступчиво сказал Ильин. — Я не для того пробивался из вражеского тыла, чтобы осесть где-то в дали от войны.
— Слишком долго пробивались…
— А вы сами там были? — яростно выдохнул Ильин и сразу понял, что опять напрасно сорвался, что нельзя примерять свою судьбу к судьбам других людей и сравнивать их жизнь со своей.
Но уже закусил удила. Его злила спокойная уверенность полковника, рассуждающего о границе, об обстановке на ней, раздражали безукоризненно чистые, тщательно отглаженные гимнастерка и брюки, зеркального блеска хромовые сапоги, желтая, поскрипывающая портупея и такая же кобура. Поглядеть, во что «там» превратилось бы все это обмундирование. Вольготно вдалеке от фронта красоваться с пистолетом. Напряженно и колюче смотрел он на полковника.
Будто не слыша последней фразы Ильина, Стогов спокойно, хотя и дрогнувшим голосом, убеждал:
— Поймите, Андрей Максимович, кому-то надо и границу охранять.
— Но поймите и вы, мне надо верить. Я обязан воевать.
— Ладно, выздоравливайте. Окончательное решение переносим на время, когда подойдет срок выписки, — полковник встал, протянул руку.
Отвечая на пожатие, Ильин поглядывал на газету, лежащую на тумбочке, с броским заголовком через всю страницу «Ни шагу назад!».
— На самый трудный участок, товарищ полковник. Как я понимаю, это сейчас юго-западное направление, — просительно твердил свое Ильин. — На границу я вернусь. Но туда, где мне скулы своротили. Очень хочу увидеть, как немец обратно будет чесать.
Выходя из палаты, Стогов для себя решил: он посодействует этому упрямцу-капитану попасть на фронт. У него еще не утихла обида, нанесенная Ильиным. Неприязненно брошенные слова «А вы сами там были?» ударили больно. Если не считать кратковременной командировки, не был он «там», к сожалению, не довелось. Не по своей вине. Рапорты об отправке на фронт подавал. Но ему грубовато-определенно заявили: сегодня надо работать там, куда поставили, служить там, где от него требуется служить. И он служит. Много сил потратил на то, чтобы не осталось безымянных пограничников, канувших в безвестность, пограничных застав. Об этом сейчас просил написать Ильина.
— Не серчайте, сестрица. — Стогов осторожно взял под локоток, стоявшую под дверьми, Зою, оглянулся на палату. — Хочу поговорить о капитане с лечащим врачом. Если не трудно, проводите меня. Ох, и перец этот Ильин. Неуступчив.