Она не заметила бронекатера, подцепившего и подтянувшего баржу к берегу. Как переносили раненых, погибших под бомбежкой и обстрелом, а их было много. Одних везли в госпиталь, других на кладбище. Надя тоже поехала туда, военврач Зарецкий повел ее к машине, усадил, предложил похоронить Машеньку рядом с братской могилой. Он попросил кого-то сделать гроб для девочки, вырыть могилку. Когда все было готово, в кладбищенской сторожке Машеньку обмыли, причесали. Девочка лежала в гробу словно живая. Надя как во сне попрощалась с дочкой. Когда ее опускали в могилу, также прозвучал ружейный залп.
Военврач спросил Надю, куда она теперь поедет. Ответила, что сначала доберется до тетки, а там видно будет, как ей быть дальше. Он не хотел оставлять ее одну, но Надя попросила еще немного побыть тут. Зарецкий ушел по делам, пообещав ей помочь уехать туда, куда она решит.
Надя сидела над могилой, смотрела на сколоченный из досок обелиск с жестяной звездой, машинально читала надписи, торопливо сделанные масляной краской: сержант такой-то, красноармеец такой-то… Переводила взгляд на маленький обелиск, тоже со звездочкой и надписью: «Ильина Маша». Губы шептали:
— Девочка моя милая, как мало пожила ты на этом свете, а сколько горя и страданий увидела.
Память возвращала к Димке, сыночку-кровиночке, крохотульке, только начавшему ходить, очень похожему на своего отца, капитана Ильина. Не увидел отец сына. Сын не понял, еще не в состоянии был понять, за что, за какие грехи ему выпала столь скорая смерть. Машу она схоронила, а где ее Димка, где сын? Как неуютно ему, страшно маленькому в темной холодной пучине.
Чем больше Надя истязала себя этими мыслями, тем очевидней становилось, что жизнь ее потеряла всякий смысл.
— Прощай, моя славная девочка, прощай, родимая доченька, — прошептала Надя, поднимаясь. — Я еще приду к тебе. Я буду часто навещать тебя. Я буду с тобой всегда.
Она уходила от могилы и все оглядывалась на рдевшую среди листвы жестяную звездочку над обелиском. Ее неудержимо потянуло к Волге. На попутной машине она доехала до реки и долго ходила по берегу, искала, не вынесло ли из глубины сыночка. Волны, равнодушные к ее горю, лениво набегали на отмели, плескались в камнях, перекатывали гальку, шуршали песком. В этих прозрачных звуках Наде чудились голоса ее детей, чистые, радостные. Временами ей казалось, она сходит с ума, явь отступала под напором невероятных картин, рождаемых воображением: темно-зеленая глубь реки тянула Надю, вбирала в себя и несла куда-то, уже не причиняя больше ни боли ни страданий.
Через какое-то время Надя с удивлением увидела себя в городке, на оживленной улице. Людские голоса, гудки и шум гремевших по мостовой машин вернули ее к действительности. Она вспомнила, что хотела ехать к тетке. Но зачем ей туда ехать? Что она там скажет?
Взгляд задержался на вывеске: «Районный военный комиссариат». Надя толкнула дверь.
— Вам что, гражданочка? — встретили ее вопросом в первой комнате, куда она вошла.
Невысокий, с одутловатым лицом и лысиной ото лба до затылка военный со «шпалой» в петлицах, как у ее Андрея, это почему-то порадовало Надю, перебирал папки в шкафу. С того момента, как она увидела вывеску и до обращенного к ней вопроса, прошло всего несколько минут. Но если проходя мимо военкомата, Надя еще не знала, куда ей деться, что делать и, вообще, как быть дальше, то сейчас у нее родилось и моментально окрепло решение, верное и единственное, другого быть не могло.
— Мне… на военную службу, — она не нашла подходящих слов, просто не знала, как выразить внезапно возникшее стремление. — Мне надо на фронт. Я фельдшер по специальности.
— Давайте вашу повестку, — протянул руку военный.
— У меня нет никакой повестки, — растерялась Надя.
— Вас мобилизовали?
— Сама пришла. У себя в селе я работала в медпункте. Фельдшером. Понимаете?
Капитан положил стопку папок на край стола, улыбнулся, и сетка морщинок легла возле глаз. Светлые брови приподнялись.
— Добровольно, выходит? Прошу документы. Паспорт, свидетельство об окончании медицинского учебного заведения. Напишите заявление: «Прошу зачислить добровольцем в Красную Армию…» О себе немножко. Где живете, где работаете.
Все так просто. А перед Надей будто возник барьер, ни перепрыгнуть, ни подлезть под него. Она начала сбивчиво объяснять, как во время переправы через Волгу налетели немецкие самолеты, в баржу попала бомба, все вещи, а вместе с ними и документы смыло волной.
— Ничего не убереглось? — сочувственно спросил капитан.
Надя пожала плечами, машинально сунула руку в карман платья. Под пальцами хрустнула бумажка. Как она забыла? Это же справка из сельсовета о том, что фельдшер села Дубовки Ильина Н. М. командируется в Воронеж на недельные курсы. И печать, и подпись председателя. В этом платье она и ездила тогда.
— Вот, — обрадованная находкой, подала бумажку.
Капитан внимательно прочитал справку, испытующе поглядел на молодую женщину.
— Почему вы раньше не пошли на военную службу? Имею в виду, до оккупации.
— Раньше? Не могла.
— Все-таки, этого маловато, — капитан возвратил справку и, заметив огорчение в ее глазах, добавил: — Идите в военный госпиталь, там не хватает медперсонала. Я позвоню, предупрежу командование.
Надя отрицательно покачала головой и вышла на улицу. Опять ее подхватила сутолока прифронтового города, в котором она чувствовала себя неприкаянной и, как оказалось, никому не нужной. Видимо, ничего не оставалось делать, как ехать к тетке. Может, там удастся запастись документами?
— Надежда Михайловна, голубушка! — остановил ее знакомый голос. Через улицу бежал военврач Зарецкий. — Я вас ищу. Вы почему-то не подождали меня, как мы условились.
— В военкомат ходила, на фронт просилась. Не взяли.
Зарецкий не спросил, почему она круто изменила свои намерения. Собиралась жить у родственницы, и вдруг — на войну. «Впрочем, — подумал он, — у нее больше чем у кого-либо оснований, чтобы проситься на фронт».
— Отказали? Почему?
— Не могла убедить, что я фельдшер Ильина. Все мои документы утонули.
— Идемте, — Зарецкий решительно направился к военкомату.
Их принимал все тот же капитан. Теперь уже Зарецкий доказывал, что он держал в своих руках документы Надежды Михайловны Ильиной, подвозил ее к переправе, вместе попал под бомбежку.
— Охотно верю вам, но оформить без документов не могу, — насупился капитан, даже лысина его покраснела. — Время военное, существует определенный порядок, нарушать который я не имею права. Ваши слова не подошьешь к делу.
— Так, сильнее бумажки зверя нет, — Зарецкий закипел, сдернул очки, нервно протер стекла и сердито воззрился на капитана. — Живому человеку мы верить разучились. Перед вами двое, оба твердят одно и то же. Учтите, не в тыл отправить женщину просят, не теплое местечко ищут.
— Я сказал, есть же порядок…
Но чем больше упорствовал капитан, тем сильнее Надя утверждалась в своем намерении. Она понимала, формально капитан прав, но отказаться от задуманного не могла.
— Надежда Михайловна, будьте добры, выйдите на минутку в коридор, — попросил ее Зарецкий. — У нас пойдет мужской фронтовой разговор.
Закрыв дверь и медленно отходя, Надя слышала, как капитан повысил голос:
— Вы много на себя берете. Мешаете мне работать.
— Он работает, называется, — зло выкрикнул Зарецкий и добавил крутое выражение.
— За оскорбление пойдете куда следует.
— Пойду, не пугайте. Вы хотя бы спросили эту женщину, кто она, почему здесь оказалась, почему требует отправки на фронт?
— По справке с места работы из села, которое сейчас у врага, нельзя…
Надя дальше не слышала, решила, что и у Зарецкого ничего не получится.
Военврач налил из графина воды, залпом выпил и нацелил стакан, словно ствол миномета, в грудь капитана.
— Вот именно. Потому и уехала оттуда, — выпалил Зарецкий. — Вы знаете, что она встретила войну на границе и чудом спаслась? Что муж ее, капитан Ильин, очевидно, погиб?