Как бы между делом, спросил, куда направляется старший лейтенант, хотя в командировочном предписании все было сказано. Тот назвал номер полка, свою будущую должность.
— К какой дивизии относится ваш полк?
Старший лейтенант поднял на него взгляд, развел руками.
— Чего не ведаю, того… Откуда мне это знать, до госпиталя я воевал на другом участке.
Как будто, все сходилось на том, что старший лейтенант именно тот, который значился по документам. А подписи в них? Ну, не оказалось на месте одного начальника, за него подписал другой. Такое тоже сплошь и рядом бывает. И все же… Предложил старшему лейтенанту поехать в полк вместе. Тем более, по пути.
В штабе с ним быстро разобрались. Оказался настоящим немецким агентом. Как выяснилось, напарника его еще надо искать. Оба в прошлом году сдались в плен, из лагерей попали в разведшколу, а теперь их забросили в наш тыл с самолета.
— С почином тебя, Ильин, — улыбнулся командир полка, видимо, вспомнив свой первый разговор.
…Пограничники, кто шутя, с соленой прибауткой, мол, немец, каналья, на этот раз «добрым» оказался, не бомбил, кто, наоборот, клял немца, зной, долгую дорогу, старшину, проспавшего время обеда и теперь не торопившегося с кормежкой, приводили себя в порядок и снова вытягивались цепочкой. Под ногами потрескивали сухие, подернутые сединой метелки ковыля.
Довольный, что налет немцев не принес ощутимых потерь, Ильин вспоминал, как два дня назад его вызвал начальник штаба полка, невысокий, сухонький и очень подвижный подполковник. На его тонком, ничем не бросающемся в глаза, лице особо выделялись усы. Длинные, пышные. Он их холил, то и дело подправлял, расчесывал.
— Слушай и соображай, Ильин, — тронул он желтыми от самокруток пальцами усы. — Немец прет, как оглашенный. Стрелковые части отступают. Соответственно, и мы тоже. Нам приказано сменить дислокацию.
Он недовольно подергал усами, помолчал, сердито сузив глаза, трахнул кулаком по столу.
— Не на тебя стучу, — предупредил он басовито. Голос у него тоже был не по комплекции раскатистый. — Допятились… туды-твою растуды… дальше пятиться некуда. Батьке нашему вилы в бок, — непонятно было, какого батьку он «перекрестил». — Гляди сюда: рубеж наш будет здесь…
Подполковник нашел на карте точку, быстро красным карандашом начертил несколько скобочек, отштриховал их. Ильин невольно вздрогнул, потому что скобочки эти пролегли по берегу Волги.
— Чего молчишь? — спросил начальник штаба.
— Чего говорить? Жду приказа.
— Раз ждешь, приказ такой. Своей заставой прикрываешь направления, на которых нес службу весь наш первый батальон. Знаю, сил у тебя для этого недостаточно. Просто мало, — усы пошевелились, предупреждая, чтобы Ильин не лез с возражениями. — Ты поднатужься. Я тебе три отделения с других застав подбрасываю. Батальонную разведку оставляю в полном составе. Бери своего Горошкина. Используй его с умом, по принадлежности. Через двое суток снимайся, если другого приказа не поступит. К сроку пришлю грузовики. Посадишь на них людей, и скорым маршем жми в расположение полка. Маршрут тебе будет такой…
По маршруту этому и передвигалась теперь застава. Но не на машинах, а пешком. Обещанного транспорта Ильин так и не дождался. Связаться с полком тоже не смог. Гонял радиостанцию до тех пор, пока батарея не села окончательно. Толку ноль целых, хрен десятых. Бросил Горошкина с его разведчиками вперед «прощупать» направление, снял заставу и повел на восток, к новому месту дислокации.
10
Сумерки длились недолго, скоро вязкая темнота расползлась по степи, поглотила ее. Ильин заметил, пограничники в темноте шли так же уверенно, как днем. Что ж, понятно, у них еще не выветрились навыки службы в ночных нарядах на границе. Собственно, они продолжали эту службу на фронте, хотя она и отличалась от той. Сам он по-прежнему шел впереди, изредка включал фонарик, сверял карту с компасом. Впереди справа стоял глухой рокот, будто гром перекатывался в грозу и далеко, на излете, угасал. Мелькали вспышки, отблески их озаряли багряно-алым светом низкие облака.
«Да ведь это не облака, а дым. Горит город», — с горечью думал Ильин.
В полночь перед ним неслышной тенью возник его заместитель лейтенант Прохоров. Он постоянно шел во главе разведывательного дозора. Молодой парень, недавний выпускник пограничного училища нравился Ильину расторопностью, смекалкой. На юном, розовощеком лице его постоянно цвела улыбка, в глазах играла смешинка.
— Неважнецкие наши дела, — зашептал он, — напоролись на немцев. Какая-то немецкая часть прорвалась и перерезала наш маршрут. Через нее до своих руку не протянешь.
— Погоди, разберемся. Где Горошкин?
— Пытается нащупать прогалину в немецких боевых порядках.
Вспомнил Ильин, как недавно его охватило неясное предчувствие беды, когда появились вражеские самолеты. Он не посчитал бы тот случай необычным, если бы летчики бомбили их, как они поступали всегда, обнаружив наши подразделения. Гонялись за отдельной машиной, могли покуражиться над женщинами, работающими на огороде. В этот раз попугали, дали несколько пулеметных очередей и улетели. Значит, вышли только что из недалекого боя. Очевидно, поддерживали прорыв своей части, которую и обнаружили сейчас разведчики.
Днем Ильин объявил двухчасовой привал — переждать зной, покормить людей. Как понимал теперь, это спасло заставу. Не задержись они, попали бы под колонну противника.
Собрал бойцов вокруг себя, приказал: впредь при движении ни звука. Дал пять минут на проверку снаряжения, чтобы ничего не звякнуло, не скрипнуло.
— Обещали прислать машины, — пробубнил кто-то. — Пешком прем верст сорок, а то и пятьдесят. Ногу натер.
— Бери все сто, — насмешливо поддели его. — Лучше портянки наматывай. На дядю не надейся.
Вспыхнули легкие смешки и стихли.
Усилили дозоры, двигались по отделениям, с предосторожностями. Лишь легкий шорох раздавался, будто ветер трогал ковыль.
Внезапно появился старшина Горошкин, запаренный, словно конь после долгой скачки. Прерывисто дыша, уточнил доклад Прохорова:
— Батальон или чуть поболе. С танками-коробками, в землю зарываются. Охранение выставили, заграждения набросали. Короче говоря, оскалились-ощетинились. Нам не пробиться, — помолчал, поразмышлял немного и продолжал: — Если версты на три вправо принять-податься, до хуторка…
— В сторону города? Но там войск еще больше.
— Может, где и больше, в хуторе, наоборот, мало, — возразил Горошкин. Он отдышался, говорил спокойнее. — В нем то ли хозкоманда осела, то ли штаб.
— Какие огневые средства видел?
— Минометы, крупнокалиберный пулемет на машине.
«Пожалуй, тут надо пробиваться, — напряженно раздумывал Ильин. — Ужом, как проскользнул Горошкин, заставой в сотню человек не проползешь. Прорываться с боем. Ударить внезапно. Но перед тем еще раз прощупать подходы».
— Через хуторок-то у их самое узкое место, — как бы догадываясь, о чем размышлял Ильин, продолжал Горошкин. — Немец-то нахалюга, нахрапист, лезет напролом. Предполагаю-размышляю, не везде силен. Кажется таким. Мы об ем так полагаем, потому как у страха глаза велики. Как в народе говорится: не зная броду не суйся в воду. Мы брод нащупали — через хутор. Я с пулеметчиками прикрою. За хутором балка, заставе надо скатываться туда. Балка защитит, от пули укроет.
Эх, Вася, горячая голова, добрая душа. Все обдумал и рассчитал. Свое место в бою определил, заставу прикрыл, себя под огонь противника подставил. Ильину давно Горошкин стал братом родным. Когда по приезде в полк встретил Василия, рад был. С благодарностью вспоминал полковника Стогова. Обещал послать их в одну часть — сдержал обещание.
Итак, теперь слово за ним, капитаном Ильиным. Он поведет заставу на прорыв. Ударит в самую темень, под утро.
Шли не меньше часа, пока достигли хуторка. В нем было тихо.
— Если тут штаб, то начальство уж почивает — сны видит… приятные, — насмешливым шепотом задышал Горошкин в ухо Ильину. — Перед хутором боевое охранение. Давеча мы с им, без малого, нос к носу столкнулись. Здесь интересный дедок проживает, перед атакой надо с ним покалякать-пошептаться. Он мне показал, где немецкие посты расставлены.