Предполагал, тучи над ним сгущались. И не ошибся, гром грянул, когда он докладывал о капитане Ильине, вывезенном после ранения из партизанского отряда. Почему-то и в это дело, как раньше по рапорту Стогова, вмешался полковой комиссар Рябиков. Казалось бы, вопрос чисто служебный, а ему стали придавать «политическую окраску».
— На каком основании, — спрашивал Рябиков, — обещано капитану, человеку толком непроверенному, неизвестно где болтавшемуся целый год, назначение на должность коменданта пограничной комендатуры? Кто разрешил?
— Да на том основании, — доказывал Стогов, — что капитан и раньше командовал комендатурой, встретил войну на границе, показал себя умелым и отважным командиром в боях с немцами, в том числе и в партизанах.
— Вы верите всем этим россказням? — скептически усмехнулся Рябиков. — Вы можете ручаться, что за год пребывания в тылу врага у вашего капитана все чисто?
— Насколько он мой, этот капитан, настолько и ваш, — резко и непримиримо отозвался Стогов. — Почему я, да и вы тоже не должны верить ему и сообщению партизанского отряда?
Он сорвался тогда, высказал все, что накипело. Как же без веры в людей воевать с ними бок о бок, идти в бой и надеяться победить врага? Да, он уверен, что капитан Ильин рассказал правду, этот командир не мог солгать. Судьба его искорежена, сердце обожжено и ожесточено от всего, что пришлось хлебнуть. Но Стогов убежден в честности Ильина.
— Какие у вас имеются доказательства, чтобы утверждать так? — полковой комиссар бросал на него тяжелые взгляды.
— Однако нет фактов, порочащих Ильина, — не сдавался Стогов, внутренне сжавшись. — Повторяю, без веры в людей жить невозможно. Конечно, никому не верить удобнее. Я не поверю капитану, вы — мне… И не надо ничего решать, не надо брать на себя ответственность за человека. Сложнее сделать наоборот. Но кое-кто считает, как бы чего не случилось…
Его понесло, сорвались тормоза, он говорил и говорил. Мол, легче живется, когда над каждым где-то вверху твердая рука. Уже не в связи с Ильиным, а вообще выплескивая наболевшее, с чем был несогласен. Вот и получается, каждый приучен к тому, что, проснувшись утром, ему скажут, что и как сделать, куда ступить, с кем о чем говорить, кому доверять и даже с кем дружить. Сам не высовывайся, не смей свое суждение иметь, не будь ретивым. Это невыгодно, даже небезопасно.
Рябиков с нескрываемым изумлением глядел на него. Стогов, не обращая на это внимание, выговорился, почувствовал облегчение, словно счистил с себя ржавчину.
— Не гожусь я для работы здесь, — закончил он. — Прошу отправить меня на фронт. Надеюсь, там буду ко двору.
— Искатели славы… Лавры героев не дают покоя, — не глядя на Стогова, обронил Рябиков, словно не слышал сказанного только что Тимофеем Ивановичем, или просто решил обойти опасную тему. С него же могут спросить, куда смотрел, комиссар, если у работника главка не «те» взгляды. — А капитана вашего… начальником заставы. И не более того. Если вы страдаете политической слепотой, как я уже замечал вам однажды, то этой «болезни» не подвержены другие.
Он перебирал на столе какие-то бумаги, пухлые губы его сжались, по углам рта обозначились морщины. Поднял хмурый взгляд на Стогова, проговорил со значительностью:
— Поглядел я в его партийный билет… Могли бы и вы поинтересоваться этим документом. Как коммунист, и отнюдь не рядовой, а сотрудник главка. Тогда поостереглись бы, наверное, так трогательно его опекать и обещать ему должности, не имея на то полномочий.
«Смотреть в партбилеты — это ваша прямая обязанность. С этого бы вам и начать, а не меня отчитывать, — думал Стогов, глядя на Рябикова с явной неприязнью и не пытаясь это скрыть. — На то вы и комиссар, чтобы потолковать с коммунистом, позаботиться о нем. У вас тут море полномочий».
Вспоминал сейчас Стогов этот разговор и считал, легко отделался. Вполне могли за такие речи взять под руки, перехватить их стальными обручами и отправить, куда Макар телят не гонял. Сколько его сослуживцев там…
Назначение командиром полка проходило со скрипом. Возражал Рябиков, дескать, не имеет опыта боев. Отдел кадров доказывал свое, приводил в пример всю его военную биографию и утверждал — достоин. Начальник Главного управления выслушал обе стороны, приказ подписал, сказав при этом, что не находит оснований не назначить на эту должность.
Чем дальше ехал он, тем сильнее овладевала им мысль, что приедет он в полк и все образуется. С этой мыслью переправился через Волгу, видел «карусель», устроенную немецкими самолетами, фонтаны, поднимавшиеся над переправой, от разрывов авиабомб. Вдалеке, за краем речного простора вырисовывался город, едва различимый за сплошной дымной завесой.
Под вечер Стогов знакомился с командирами пограничного полка. Собрались в просторной штабной землянке. На него смотрели с любопытством, мол, что за птица, как у нас с тобой служба пойдет? Известно, подчиненные командира себе не выбирают. Замечал настороженные взгляды, читал в них: почему со стороны дали, разве нет своих, кого можно двинуть?
Он кратко представился, дескать, послужил красноармейцем-кавалеристом, начальником заставы, отрядом командовал. Последние два года служил в Москве.
— Современного боевого опыта у меня маловато, только тот, который получил в командировках на фронт, — сказал он доверительно-просто. — Очень на ваши навыки надеюсь. Чему-то поучусь у вас, но главное, думаю, всему война научит.
По осторожному покашливанию почувствовал, такое заявление не обрадовало. Командир без боевого опыта — это ой-ей-ей. Но в то же время видел, честное признание пришлось по душе. Какая бы ни была правда, тут она ценилась, а что не побоялся сказать ее, понял, людей это тронуло. Поглядывали на орден Красного Знамени на его гимнастерке, понимали, боевые ордена за красивые глаза не дают.
Казалось, первая тропка между ними пролегла, какие-то ниточки связались.
Начальник штаба, пошевеливая пышными усами, представлял ему командиров:
— Командир первого батальона…
— Капитан Ильин, — вытянулся тот, почти уперся головой в бревенчатый накат.
Стогов цепко, коротко глянул на него, скупо улыбнулся.
— Гора с горой не сходится, а человек с человеком… Недавно встречались, — качнул он головой начальнику штаба. — Что ж, так оно и должно было случиться.
Не поясняя подполковнику, почему и что должно было так случиться, пожимая Ильину руку, придержал в своей:
— Стало быть, Андрей Максимович, повоюем вместе.
— Повоюем, товарищ полковник.
«Не по-вашему вышло, — мысленно продолжая спор с Рябиковым, уколол того Стогов. — Война оценивает людей по-своему, каждому воздает по заслугам».
Потом, когда командование полка осталось в землянке, пили чай, Стогов спросил об Ильине:
— Понимаю, он тут неплохо себя показывает? Начальник штаба подбил пальцем усы, блеснул глазами.
— Крутой характер. Скор на мысль и поступок. Думаю, не ошибаюсь — толковый командир, — подполковник держал стакан в ладонях, будто согревал их, раздумчиво говорил: — Иногда опасаюсь за него. Рисковый, порой действует на грани возможного. Недавно сложилась пиковая ситуация. Он с заставой, которой поначалу командовал, пошел на прорыв через сильный немецкий заслон. В самую пасть бросился. Не ударь навстречу армейские части, конец и ему, и заставе. Знал, на что шел, а… шел. Не всякий решится на такое. Вот как бы я отозвался о нем. Поставили мы Ильина на батальон со спокойной совестью. Уверен, боевое счастье на стороне таких, как Ильин. Верю я в него.
12
В окнах дзинькнули стекла, докатился глухой гул, потолкался между домами и замер.
Вечерние сумерки уже скрадывали даль, противоположная сторона улицы казалась темной. Где-то взвыла сирена, и Богаец кинулся к выходу. Не налетела ли русская авиация? У двери его остановил звонок телефона. Срывающийся на визг голос господина Стронге не оставил сомнений в том, что стряслось что-то необычное.