Как по команде, обе сильно поредевшие цепи будто оттолкнулись одна от другой и стали отходить каждая в свою сторону. Бойцы еще не добежали до окопов, а мины снова начали хлестать. Надя видела вспухший взрыв подле Силаева. Капитан взмахнул руками, выронил винтовку, переломился в пояснице и упал на край воронки. Раскаленные рукопашной бойцы скатились в траншею. Кто-то встревоженно крикнул:
— Капитан упал!
Из траншеи выскочил сержант, за ним боец, оба они поползли на помощь.
«Ранен командир роты. Перевязать…» — Надя встала на приступок, выскочила из окопа, побежала по дымному от взрывов полю. Спрыгнула в ближайшую воронку, услышала:
— Куда? Вот шалая девка. Убьют…
Метрах в пяти от командира роты одной миной накрыло сержанта и бойца. Она ползла, часто перебирая локтями и коленями. Добралась до капитана, подхватила его под мышки, ощутила ладонями липкую мокроту. С трудом приподняла тяжелое тело, стащила в воронку. Силаев дышал тяжело, прерывисто, глаза его были закрыты, на голос не отзывался. Повернув его на бок, Надя надвое распустила гимнастерку. Осколок глубоко распорол мышцу, видимо, задел или разворотил лопатку. Перевязывая, Надя забыла о том, что еще недавно тут кипел рукопашный бой и рядом были немцы.
К ногам ее скатился ком глины. Она обернулась и обомлела. Над краем воронки навис немецкий солдат. Из-под каски мутными плошками глядели на нее его глаза, на толстых, распаренных небритых щеках запеклись грязные потеки. Надя сдавленно вкрикнула. Немец гортанно рыкнул, обрушился на нее и подмял под себя.
На какие-то секунды у Нади помутилось в голове. Очнулась оттого, что задыхалась от навалившейся на нее тяжелой туши. От немца разило спиртным перегаром, табаком, давно не мытым телом. Он шарил по ее бедру, заворачивал юбку, другой рукой рвал ворот гимнастерки, искал грудь. Надя ни в это мгновение, ни потом не могла вспомнить, как выхватила из кобуры пистолет. Ощутила ладонью его рубчатую рукоятку, ткнула ствол в грудь фашисту и нажала на спуск.
Солдат дернулся и обмяк, уронил тяжелую голову, больно стукнул ее в лоб краем стальной каски. Его руки перестали шарить, повяли, однако Надя все нажимала и нажимала на спусковой крючок, пока не кончились патроны.
Немного подождала, потом уперлась ладонями в плечи солдата, выворачиваясь, столкнула его на дно воронки. Встала на колени, отряхнулась, поправила юбку. Руки ее тряслись. Продолжая перевязывать Силаева, она неожиданно для себя заплакала навзрыд. От пережитого страха и омерзения, от того, что только что застрелила человека. Всхлипывала, роняла слезы на бинты.
На краю воронки появились двое бойцов с носилками.
— Сестрица, ну и отчаянная вы, — восхищенно воскликнул один, веснушчатый и белобрысый, совсем мальчонка. — Глянь, какого дьявола — наповал.
— То-то, неладное мы почуяли, когда стрельбу из воронки услышали, — добавил другой. — Немца-то проглядели, когда он сюда шмыгнул.
— Это его, что ли? — белобрысый поднял валявшийся возле трупа вальтер.
— Мой, — сказала Надя, слизывая слезы с губ.
— Гли-ко, весь боезапас… в него, — боец поставил затвор на место. — Спрячьте, коли ваш. Ишо пригодится.
Бережно положили Силаева на носилки, как велела Надя, лицом вниз.
— Не помрет наш капитан? Больно тяжко дышит.
Они быстро пошагали к своим окопам. Мины уже не рвались, стрельба стихла. По степи разливались сумерки. В блиндаже появился запыхавшийся Зарецкий. Подслеповато щурясь, оглядывал раненых.
— Готовы к отправке? Сейчас забираем, — снял очки, протер, попенял Наде: — Что это вы, голубушка, на весь день исчезли из медпункта? Без вас я с ног сбился.
В блиндаже было сумрачно, фонарь «летучая мышь» едва освещал его. Борис Львович надел очки, ахнул:
— Что с вами, Надежда Михайловна? Вы ранены? Лоб рассечен, гимнастерка порвана и вся в крови.
Надя затруднялась ответить. Она не знала, как ей сказать о том, что недавно убила человека. Никогда не предполагала, что такое может с нею произойти, считала, что на это не способна. До сих пор внутри все дрожало, ее тошнило, и она никак не могла прийти в себя. Ее опередил белобрысый боец:
— Наша сестрица — геройская, товарищ военврач. Вы ее навовсе к нам в роту отпустите. Это не ее кровь, а немца, который на нее напал. Она его с пистолета…
— Ай-яй, в переделочку вы попали. Знал бы, не пустил. Ну-ка, поближе к свету. Что тут у вас? — Зарецкий нагнул ей голову, разглядывал лоб. — Кожа рассечена и припухла.
Он аккуратно и быстро, заученными движениями протер ей лоб. Рану защипало, но потом, под легкой повязкой, Надя перестала ее чувствовать.
Одного за другим уносили раненых.
— Идите в медпункт. Я закончу эвакуацию, — распорядился Зарецкий.
Надя не успела уйти, ее позвал очнувшийся Силаев. Оказалось, ему еще и ноги ниже колен посекло осколками. Вдвоем с Зарецким они перебинтовали его.
— Мне сказали, вы спасли меня и сами чуть не погибли, — слабым голосом говорил капитан. — Не знаю, доведется ли еще встретиться… Сколько суждено жить, буду помнить вас. Простите меня, Надя. Дайте вашу руку.
— Выздоравливайте, Миша, — просто ответила Надя, — почувствовав на руке прикосновение сухих, горячих губ капитана.
Военврач Зарецкий понимающе кивал, поправил на переносье очки.
— Все же не отдал я немцам высотку-то, а… — Силаев уже в дверях приподнял голову и нашел взглядом Надю, склонившуюся над раненым.
Военврач Зарецкий заявил Наде:
— Приказываю вам отдыхать. Как следует отоспитесь. Не подымайтесь, даже если камнепад начнется.
Но «приказываю» у него звучало совсем не по-военному, слышалось, как «прошу». Вид у него был замученный, взгляд усталый, говоривший о том, что и ему не помешал бы отдых.
Несмотря на распоряжение начальника, Надя сначала постирала гимнастерку, потом попросила одну из сестер полить ей и помылась. Только после этого, облачившись в чистое белье, легла на нары, накрылась одеялом. И сразу окунулась в этот бесконечный, из-за множества немецких атак, день. Гремел бой, она металась от одного раненого к другому, перевязывала их, а они казались ей мертвыми. Ее охватывало отчаяние, руки безвольно опускались. Потом ее начал в окопе душить немец. Она била его кулаками, но руки казались ватными, стреляла из пистолета, пули не летели.
От страха и удушья она вырвалась из сновидения. Села на постели, подтянула колени, обхватила их, долго смотрела на еще теплившийся каганец. Сердце часто стучало. Это только сон, твердила она, но боялась лечь, думая, что во сне опять жуткий день возвратится к ней. Не заметила, как задремала.
Пробудилась от шевеления в землянке.
— Спи, Надюша, еще рано, — шепнула медсестра, торопливо одеваясь.
— Ты куда? Снова немцы атакуют?
— За медикаментами. Военврач едет и меня берет, — сестра прижалась шершавым шинельным сукном к ее щеке. — Приятных сновидений. Ох, я бы рядышком с тобой минуток триста поспала.
Хорошие люди окружали Надю, заботливые. Свернулась калачиком, но сон не шел. Память восстанавливала день за днем, с того момента, как она появилась в медпункте. Тогда ей показалось, что попала она в самый разнесчастный полк, который только и делал, что отступал. Шаг за шагом, отходил все ближе к Волге. Бойцы на чем свет кляли фашистов и свое бессилие перед ними. Потом цеплялись за какой-то бугорок, овраг, вгрызались в прокаленную зноем землю. До кровавых мозолей рубили ее саперными лопатками, отбивали десяток атак, хоронили товарищей и снова отходили. Каждый раз дистанция отхода уменьшалась, словно бы за спиной у бойцов была невидимая пружина, сжимать которую становилось все труднее, но все-таки она еще сжималась. На каждом новом рубеже полк бился с упорством, но таял числом.
С удивлением заметила, что скоро втянулась в армейскую жизнь, хотя понимала, что ничего особенного в этом не было. Военврача Зарецкого просила никому не рассказывать о ее судьбе. Найдутся жалельщики, сострадатели. Это ей ножом по сердцу. Только один раз Борис Львович не сдержал обещания. Но вынужденно, обстоятельства заставили.