24
Убедившись, что все разведчики и пленный немец в окопе, Горошкин перевалился через бруствер, спрыгнул. Ноги едва держали, колени дрожали, дышалось с трудом, будто вокруг кто-то выкачал воздух. Не верилось, что дошли до своих, наконец-то дома. Незнакомый майор с выступающим упрямым подбородком дохнул на него запахом махорки:
— Горошкин?
— Он самый.
— Вторую ночь ждем вас. Двигайте в блиндаж.
— У меня раненый, сержант Фадеев. В медсанбат бы его.
— Отправим.
В блиндаже было тепло. Висевший на стояке фонарь освещал маленький стол, примкнутый к стене, нары. В глубине их кто-то спал, укрытый шинелью. Майор покрутил ручку полевого телефона, коротко сказал:
— Пришли. Да, пока побудут у меня. С ними — пленный, — положив трубку, пояснил Горошкину: — Наш главный разведчик скоро будет здесь. Твоему начальству он сообщит.
Без паузы распорядился, чтобы принесли харчей, водки, горячего чая. Потом дозвонился до медсанбата, убеждал: надо срочно приехать, потому как раненый лежачий, ребята принесли его из разведпоиска, ждать не может.
Слушая майора, Горошкин вспоминал, как просачивался он с разведчиками через немецкие позиции. Все шло хорошо до последнего рубежа. Тут споткнулись. Напоролись на подразделения, которых не было на том месте, когда пробирались в тыл к немцам. Пришлось уклониться далеко влево, а там их обнаружили. Поднялась стрельба. Пуля ударила Фадееву в бедро. Тащили его волоком на полушубке. Потом возвращались и тем же способом волокли пленного немца. Янцен мрачно пошутил: хотя и так, но бывший фельдфебель шубу получил. Тащили потому, что рук-то ему не развяжешь. Из сил выбились. Оказались на правом фланге стрелкового полка, а уходили с левого. Но это уже не важно, главное дома.
Почти разом приехали и капитан-разведчик, и санитары.
— В свой полк хочу вернуться, товарищ младший лейтенант, — просил Фадеев, долго не отпуская руку Горошкина.
— Я у тебя если не сегодня, то завтра обязательно побываю, — пообещал младший лейтенант. — В полк вернешься. Это точно. Майора Ильина попрошу, он позаботится-похлопочет.
Пока завтракали, начальник разведки стрелкового полка накручивал телефон, затем докладывал начальству: группа Горошкина возвратилась, привела «языка». Младший лейтенант слушал и удивлялся, что капитан не пояснял, кто такой Горошкин, выходило, что о нем и его группе все кругом знали. Закончив говорить по телефону; капитан предупредил:
— Приказано старшему группы с пленным прибыть в разведотдел армии.
— Есть, — привстал Горошкин.
Хлебосольный майор-комбат разливал водку по кружкам, щедро угощал:
— Ну, за знакомство, за то, что из волчьего логова вырвались.
Улыбнулся Горошкин, приподнял кружку и поставил, а взгляд ушел вглубь, затуманился.
— Парня мы своего там… оставили. Надо бы помянуть, с устатку тоже не мешает, — тихо сказал он. — Но нельзя. Вот доложу-отчитаюсь, тогда…
— Резонно, — поддержал капитан. — Наш командующий не любит, когда к нему являются после заправки, — он выразительно щелкнул пальцем по шее. — После, когда дело будет окончено, сам угостит.
Не вошел, вломился в блиндаж майор Ильин. Сгреб в охапку Горошкина:
— Какой ты молодец, Вася, что вернулся!
— Дак, обещал. Дал слово, порушить не могу, — смущенно пошутил младший лейтенант.
Ильин обошел разведчиков, каждому руку пожал, глянул вопросительно на Горошкина.
— Не все здесь, товарищ майор, — пояснил виновато. — Радиста убило, там и похоронили. Фадеева в медсанбат увезли. Неподалеку от нашей передовой пуля угодила-шарахнула.
— Радость одна не ходит, бок о бок с нею — печаль, — тихо обронил Ильин. Глянул на разведчиков, потом на майора. — Комбат, побриться бы ему не мешало.
— Это в два счета.
По дороге в разведотдел Горошкин успел коротко рассказать, где побывал со своей группой и что удалось добыть. Капитан потирал руки, удовлетворенно кивал. Ильин спросил:
— Немец знающий?
— Штабной.
Почти весь день пробыли в армии. Командующий был доволен. Чаркой на этот раз, как предполагал капитан, не угощал. Некогда ему. Пограничники увидели, штаб армии был в постоянном напряжении. К командующему то и дело заходили генералы. Все же он позвал к себе Ильина с Горошкиным, коротко поблагодарил. Но что стоили эти краткие слова:
— Крепко нам помогли. Спасибо. Пока ваше начальство разберется… военный совет армии наградил младшего лейтенанта Горошкина.
Привинтил к его гимнастерке орден Красной Звезды, напутствовал, дескать, важен почин. Всем разведчикам медаль «За отвагу» дал. С болью сказал, из двух групп, посланных разведотделом армии, одна не вернулась. Прощаясь, улыбнулся Ильину.
— Я хотел, чтобы ты пошел, да твой полковник не пустил. Чую, младший лейтенант у тебя достойный ученик.
Вышли от командующего, Ильин спросил:
— Как Янцен себя показал?
— Размышляю-полагаю, парень к настоящей жизни возвернулся и снова человеком себя осознал. С языком-то, которого добыли, его затея.
— Рад за него. За нас тоже, что не ошиблись.
В полку, в своей землянке, раздеваясь, Горошкин спохватился. Про сумку немецкую, офицерскую совсем забыл. Так и проболталась у него на ремне. Еще на той стороне, когда сидели и ждали в развалинах, он заглянул в нее. Вальтер на свой ремень нацепил. Больше ничего стоящего не обнаружил, кроме старого конверта, да каких-то бумажек, заполненных немецким текстом. Глядеть не стал по той причине, что к тому, за чем пришел к немцам в тыл, это не относилось. Хотел бросить, но пожалел по извечной крестьянской привычке. Вещь добротная.
Как ни кидало в сон, побежал к Ильину. Доложил о сумке.
— Далеко занесло ее хозяина. Значит, из тех мест, где мы с тобой горе мыкали. Бумаги. Какое-то письмо на немецком. Переводчика срочно сюда, — кивнул ординарцу.
Через несколько минут прибежал встрепанный со сна старший лейтенант. Поводил глазами по строчкам, обдумывая фразы, неторопливо пересказывал: «Его высокопревосходительству генерал-полковнику Фридриху Паулюсу…»
— Высоко забирает. Самому Паулюсу, — качнул головой Ильин. — Давай дальше.
«Мой дорогой друг! С восхищением слежу за вашими блистательными боевыми успехами. Представился удобный случай… из моих собственных запасов посылаю для ваших доблестных солдат два вагона теплых вещей».
— Сволочь! Из собственных… как бы не так. Вспомни, Вася, как они округу грабили, крестьян обирали, — ругнулся Ильин.
«Лично для вас — пальто на бобровом меху, — продолжал переводчик. — Сшито на фабрике моего компаньона Казимира Богайца. Все это представит вам его сын, мой офицер, гауптман Леопольд Богаец».
— Тесен мир, — с изумлением выдохнул Ильин. — Преданно служит немцам господин Богаец, растет как на дрожжах. Вон какой чести удостоился — послан к самому Паулюсу.
— Бронетранспортер мы подбили. Показалось мне, из него никто не выбрался. Если Богаец в нем ехал, то каюк ему. Но сумка… она валялась возле грузовика. Неужто опять улизнул-утек? Везуч гадюка. Знал бы, что он там, голову положил бы, но достал бы мерзавца.
Горошкин разволновался. Вскочил, сжал кулаки, забормотал сквозь зубы, клял себя, на чем свет стоит. Такую возможность поквитаться с Богайцом упустил.
— Ну, за него голову класть — не тот случай, — спросил переводчика: — Что еще?
— Автор письма сетует, перед командующим Паулюсом рисуется, — передавал содержание письма переводчик. — Мол, трудно работать ему в варварской стране. Того и гляди, получишь нож в спину. Тем не менее, и он вносит свою лепту в победу армии фюрера.
— Жаль не добрались мы до них в сорок первом, — буркнул Горошкин. — До сих пор руки чешутся.
— В заключение, товарищ майор, говорится, — переводчик заглянул в конец письма: «Со дня на день ждем сообщения — крепость на Волге пала. Вы ее покоритель. Желаю новых побед. С нами Бог и фюрер, Ваш покорный слуга и друг Вильгельм Стронге, наместник».