Потом он быстро уснул. Наверное целый час Надя лежала не шевелясь, опасалась потревожить его. Она с нежностью думала о нем, у нее сладко ныло в груди оттого, что он не забыл о ней ничего.
Когда-то, в пору их жизни на заставе, муж возвращался с границы донельзя уставший, измотанный долгим, изнурительным поиском и «без задних ног» валился в постель, а Надя смотрела, как тот спит. Ей и сейчас страстно захотелось взглянуть на его спящее лицо. Она поднялась, прибавила света в фонаре. Ильин повернулся на бок и неожиданно застонал.
— Тебе больно от моего рассказа? — прошептала она.
В это мгновение ей показалось, что по его лицу пробежали суровые тени, черты заострились. Что-то незнакомое появилось в нем, даже чужое, жестокое. Старалась объяснить себе: он столько претерпел невзгод, так много потерь было рядом с ним, людских страданий и горя.
Надя вдруг с какой-то неосознанной внутренней болью подумала о том, что сейчас между ними было, каким несуразным показалось ей это по отношению к погибшим детям. «Как он мог? Почему он так быстро успокоился? Где память, чувства, сердце?» — мысленно упрекала его, с ожесточением выискивая в лице Андрея бросившиеся ей в глаза чужие черты и одновременно думая о нем с исступленной, долго хранимой, перебродившей и выстоявшейся, как старое вино, любовью. Упрекая его, стыдила себя, вызывая в памяти и мучительно переживая картины собственного унижения, страдания и горя.
Забылась она не скоро.
Проснувшись утром, Надя лежала не двигаясь. В землянке стоял полумрак. Лишь в маленькое окно пробивался слабый свет. Она повернула голову. Ильин сидел у окошка, держа перед глазами карточку. Надя помнила этот снимок. Заезжий фотограф снимал их втроем на улице. Подул ветер, взлохматил волосы на голове Машеньки. Густые пряди опускались до самых глаз. На фотографии видны были только нос и улыбка дочки.
Надя пошевелилась после того, как Ильин спрятал карточку в карман и подавил судорожный, со всхлипом вздох, вытер глаза.
Вскоре появился Горошкин, как всегда шумный, напористый.
— Харчей-пропитания привез, — встряхнул он увесистый вещмешок. — Полк наш только что снялся. Полковник Стогов отправил меня к вам с машиной. На ней и догонять будем наших.
После завтрака они поехали за Волгу — на могилку к Машеньке. В обе стороны, насколько охватывал глаз, лежала широкая лента реки. Мороз и снег затянули во льду рваные пробоины. Весной полая вода сломает и унесет избитый лед, волны залижут шрамы по берегам, загладят следы минувшего жестокого сражения.
«Кто залечит наши шрамы и раны, перестанут ли они когда-нибудь болеть?» — подумал Ильин.
Он глядел на жену. Ему показалось, что Надя сосредоточенным взглядом выискивала место, где случилась трагедия. Гнетущие воспоминания тенями бродили по ее лицу.
Вчера он говорил Наде о своей мечте: дойти до границы, а потом и до Берлина. Легко об этом мечтать. Они еще только начали этот путь. Как пройдут его, что ждет их впереди?
Часть третья
Два выстрела
1
В густом кустарнике, за спиной у Нади, возились и щебетали птицы. Особенно одна старалась, ее звонкий голосок выделялся среди других. Фью-фью да пи-пи. Наверное, самец, подумала Надя. Самка птенцов высиживает, он ей корм таскает, букашек да червячков, и развлекает, чтобы не скучала. Тяжко безвылазно сидеть в гнезде. Шельмец, как старается. Дурашки этакие, свили гнездо в опасном месте. Упадет снаряд, и конец всему.
А вот назло войне жизнь бурлит. Пули повизгивают, взрывы ухают, этой парочке хоть бы что, потомство на свет производят.
«Ты сама спросила позволения у войны?» — упрекнула себя Надя. Смутилась, жарко стало, почувствовала, как покраснела. Хорошо, никто не видит. Всего-то судьба отпустила ей побыть с мужем трое суток. Понежилась, помиловалась и… забеременела. Жизнь взяла свое. После полутора лет разлуки целых трое суток счастья. Горького, перевитого печалью утрат, но счастья, радости нечаянной встречи и вновь обретенной надежды.
Встретились с Андреем накоротке и снова разлучились. Он со своим полком ушел на запад, она со снайперской командой уехала под Ленинград. Четвертый месяц, как расстались. Она уже все испытала, что бывает с женщиной, когда в ней развивается новая жизнь. Тошнота подкатывала, настроение прыгало. То веселость бурлила, порой не к месту, не ко времени, то по-бабьи становилось жалко себя, хоть плачь. Ко всему еще — пополнела.
Мучилась от сознания собственной вины перед будущим дитем. Что ждет его в сегодняшнем мире? И ее самое? Все будущее представлялось в тумане. Но, честно говоря, больше беспокоил сегодняшний день, будни фронтовые, утраты подруг. Их команда после Сталинграда почти полностью обновилась.
У немцев тоже снайпер появился, изворотливый, везучий. Командира дивизии во время рекогносцировки подловил, тяжело ранил. Комбата, в полосе которого действует Надя, уложил насмерть. Соню Мальцеву, Надину подружку, достал через амбразуру дзота. Лежит бедняжка в госпитале, жива останется, будет ли воевать, неизвестно. Немец этот, конечно, мастер своего дела, появляется всегда в неожиданном месте. И этим опасен.
Надя поклялась себе: достанет мастера, чего бы это ей ни стоило. Андрюша, когда-то еще на заставе, учил ее пограничным хитростям на случай, если она вдруг окажется один на один с нарушителем границы, ловко применяться к местности, опережать противника в его действиях. Всю эту науку она помнит и в снайперских засадах использует. Вот и сегодня она на дерзость пошла. На нейтральной полосе высмотрела воронку от авиабомбы. В сторону немцев по поляне кустики рассыпались. Она попросила комбата к ним от воронки отрыть ход сообщения.
— Мы-то в два счета сварганим, — потер он загорелый лоб. — Только сомневаюсь, чтобы майор Чирков пустил вас туда. Риск…
— Договориться с ним — моя забота, — заверила Надя.
Комбат позицию оборудовал, но, как и предполагал майор Чирков остудил Надю — сразу не пустил.
— Пусть окоп «отстоится» сутки-другие. Если немцы что заметили, привыкнут, пусто там, — заметил он буднично.
Спасибо ему, не выговаривал, мол, к черту на рога полезла да еще в ее-то положении.
Кстати, о «положении» Надя таиться не стала и однажды доложила начальнику команды. Ведь оно в конце концов коснется не только ее самой. Понимала, для майора Чиркова это неприятность. Не за тем в армию шла. Знал бы об «этом» командир дивизии, разве назначил бы командовать женским снайперским взводом, дал бы звездочки на погоны? Она же… вроде бы подвела всех, и в первую очередь начальника команды.
Майор тогда терпеливо слушал ее сердитую, сбивчивую речь, хмурился, двигал бровями и неожиданно рассмеялся:
— Эх, Надя, Надежда Михайловна. Можно сказать, в дочки мне годишься. По праву следовало бы отшлепать тебя за такие мысли. Дело-то обычное, житейское. Встретились с мужем, которого не чаяла увидеть. Все объяснимо и оправданно.
Майор смолк, задумался, взгляд ушел в себя. Наде показалось, разговором своим она всколыхнула в душе Чиркова его собственную боль, незаживающую рану растревожила: погибшую семью, угнанную в неволю дочку. Но вот он встряхнул головой, устремил на нее измученный взгляд.
— Природой-то вам, женщинам, что предназначено? — глаза его постепенно теплели, голос зазвучал мягко и проникновенно. — Род людской продолжать. То-то… Потому по-человечески я рад за тебя. Несмотря ни на что, жизнь продолжается. Вот о чем ты думай, о чем заботься.
Как недавно Наде показался неожиданным смех майора, так неожиданным для него были ее слезы. Он не мешал ей, не успокаивал, подождал, пока выплакалась. Извинилась, сказала, что все поняла и больше «не станет дурью маяться», просит только об одном — не делать ей никаких поблажек в службе.
— Ладно, в няньки не набиваюсь, — серьезно ответил он.
Сегодня майор вместе с Надей пришел на передовую. Условился с комбатом об огневом обеспечении снайперской позиции, о вылазке, если младшему лейтенанту Ильиной потребуется помощь.