Боже, это какой-то бред… Но боль причиняло именно это осознание.
— Все погибли… Они все втроем были тогда в доме…это невозможно, — а у него у самого глаза стали хрустальными, а мужской бас превратился в надломленный шепот.
И на его слова я начала без конца мотать головой.
— Я была в лагере… В тот день я была далеко от дома.
Дрожащие руки уже нервно шарили в сумочке, пока мужчина напротив продолжал смотреть на меня с открытым ртом.
— Это невозможно…
— Вот, — сказала я, с дрожью в ногах делая несколько шагов в его сторону.
А затем я поднесла к его лицу свой телефон. Там была фотография… Фотография, что была сделана за два дня до моего отъезда в лагерь. И за четыре дня до смерти родителей. Этого снимка нет нигде. Лишь в моем телефоне и моей памяти до конца жизни отпечаталась картинка, где я, мама и отец стоим на фоне высокого обрыва. Я счастливая показываю язык, в своей привычной манере детского дурачества, а мама с отцом тепло улыбаются.
В тот день на этом обрыве мы запускали небесный фонарик. Каждый год мы приходили всей семьей в одно и то же место, и загадав желание, отпускали горящий фонарик в небо. А потом вместе стояли на краю склона и смотрели в даль до тех пор, пока он не скроется из виду. И сколько бы времени он не летел, никто из нас не уходил.
А я всегда смотрела вслед горящему огоньку с одной и той же мыслью… Мое желание обязательно сбудется. Оно исполнится, потому что каждый год я загадывала его от всего сердца.
Я всегда тихо шептала "Пожалуйста, пускай в следующем году мы вернемся сюда все вместе и вновь запустим небесный фонарик, будучи такими же счастливыми как сейчас". И за все пятнадцать лет этой традиции оно впервые не сбудется.
Мы больше не запустим все вместе наши желания в небо, а я бы так сильно хотела узнать, что каждый год загадывали родители… Что они шептали за секунду до того, как убрать руку и позволить ему лететь? О чем просили? Чего желали больше всего?
— Господи, это же… Это ведь и правда вы…
Не знаю как этому мужчине удалось узнать в той счастливой девочке меня, потому что схожими нас делал лишь одинаковый цвет волос. Я никогда в жизни не красила волосы и даже не пользовалась тониками, которые смывают весь цвет в течение месяца. Поэтому темно-русые волосы были единственным сходством, а в остальном…
Не было у меня больше глаз, в которых застыло счастье. Не было детского смеха, что был способен разнестись на несколько километров голосистым эхом. Я даже улыбалась теперь совсем иначе и казалось черты лица стали острее, словно кто-то прошелся по подбородку и остальным местам напильником и теперь это добавляло мне жесткости.
Но видимо этот мужчина разглядел с той девочкой куда больше общего, чем было видно мне.
— Если вы все еще сомневаетесь…
— О, нет, Агата Александровна, я нисколько не сомневаюсь, — и как только он произнес имя моего отца, сердце с болью прострелило.
— Вы знали моего отца?
И казалось на секунду. Всего на секунду его лицо озарило тепло, что заставило уголки губ слегка дрогнуть.
— Он был моим другом. И сейчас… Этой упертостью и желанием добиться своего вы напоминаете мне Андрея, — от его слов лицо исказилось от боли и я закусила нижнюю губу лишь бы сдержать болезненный писк.
За столько лет впервые я могла с кем-то поговорить о своих родителях. Могла узнать того, чего не знала прежде. Я могла увидеть ту же тоску в глазах напротив, что и отражалась в моих глазах.
— Если он действительно был для вас другом, прошу, помогите мне наказать виновного. Помогите посадить того, кто отнял у вас друга, а у меня отца, — и мне казалось от безысходности я готова вцепиться в его пиджак и умолять. — Мы оба знаем, что это была не обычная утечка газа.
— Я помогу, — и огромный булыжник, что был обмотан веревкой вокруг моего сердца моментально рухнул на кафель от его слов. — Но этот мужчина… На вряд ли он начнет говорить без вашей правды, Агата Александровна.
И я подняла на него решительный взгляд.
— Значит я скажу ему всю правду, — не раздумывая, решительно ответила я.
Машина остановилась в привычном районе Сант-Марти, напротив высокого здания с горящей надписью "Acta Voraport". А мне уже безумно хотелось принять душ и рухнуть на мягкую кровать без задних ног. Моральное состояние подводило меня точно так же как и физическое. Я была выжата как лимон.