— Что такое «мортидо»? Какое красивое слово… — грустно улыбнулся Лева.
— Это желание уничтожить особей своего пола, их потомков и бурно размножиться самому. Вот такая популярная зоология и ничего красивого! Я, конечно, смутно помню, кто такой Шурик…
На самом деле доктору Айзенштату было абсолютно наплевать на Шурика. И, прости господи, на покойную Марту. Реши он расследовать причины ее смерти и такой странной жизни — вот здесь он без матери не обошелся бы! Но он решил оставить этот аргумент на будущее для воздействия на Брахманов. А сейчас ему было необходимо пополнить досье неведомого героя, который теперь наверняка будет крутиться вокруг Леры. А ее окружение с этих пор критически важно! Об этом она пока не знала. И никто не знал. Миша не знал, как оправдать назревающие перемены даже самому себе. Но если у нее поселится этот… самец-производитель, Мартин вдовец-выскочка, то какая же тут перспектива? Ни к чему это.
Выдавать свой шкурный интерес Львенку — подорвать его доверие. До крайности мнительный в своем нынешнем уязвимом состоянии Лева сочтет, что его не лечат, а используют как источник информации. Что, конечно, несправедливо! То есть правда, но лишь отчасти. Впервые доктор захотел убить двух зайцев. После всего, что он сделал для Льва Брахмана, набирающего известность и активно гастролирующего музыканта, доктору нельзя попросить о малости? Айзенштат вздохнул со злой досадой. Он прекрасно знал, что нельзя. И поэтому продолжил окольные расспросы, мягко наводящие на интересующую его тему. На него свалилась обычная фантасмагория, которая творится почти в любом человеческом мозге. И скоро он опять ощутил себя — как когда-то лет сто назад — желторотым ординатором, погруженным в сериал о семействе Брахман. О да, здесь были все атрибуты мыльной оперы, в центре которой всегда — мифология о любви, наследстве и деторождении. И во все это затесался какой-то Шурик Фомичев, словно примкнувший к ним Шепилов!
— …и ты понимаешь, она не простила того, что он скрыл этот факт от нее! А он просто не сказал сразу, в период завязки отношений, а потом подумал: зачем лохматить бабушку. Это мало имело значения в его жизни. Шурик — такой человек…
Миша Айзенштат вдруг с ужасом понял, что просто отключился. И упустил прихотливую нить повествования! Он профнепригоден. Потому что врач, опытный психиатр, с тонкой специализацией «суицидология» — он не врач, если отключается от того, что говорит ему пациент. Такому доктору пора на покой. Усталость и экзистенциальный кризис — не оправдание. Нужно немедленно сосредоточиться и понять, что за факт утаил Шурик и почему это так важно. И вообще, простите, кто он такой?!
Быть может, именно с ним стоит побеседовать, чтобы получить нужную информацию… Но Левочка уже стремительно перетекал к своим житейским хлопотам и недоумевал, почему женщины не умеют радоваться жизни и постоянно что-то требуют. А ведь дети — это Божий дар, а не обуза. И вот если бы у Марты был ребенок, она бы дорожила своей жизнью и не пила снотворное горстями.
— А что, она умерла от снотворного? Что показало вскрытие?
Миша боялся этого вопроса. Во-первых, он сомневался в том, что услышит правду. Хитрый волчара Лев Ксенофонтович, когда Миша ему позвонил, от этого вопроса величественно отклонился. Что, разумеется, порождает версии… Во-вторых, если есть хотя малейшая вероятность самоубийства… фамильное психическое нарушение лечить сложнее, чем индивидуальное. Рецидив может произойти в любой момент. Левку надо будет снова брать на контроль. Нянькаться с ним. В сущности, этот многодетный одуван почти не изменился с тех пор, как покрывался гневной дрожью юношеского румянца. И пока Лева бормотал что-то про обнаруженные в желудке барбитураты и про то, что Марта злоупотребляла транквилизаторами, доктор Айзенштат лихорадочно соображал, чем это может грозить лично ему. Ведь, кроме наложенных на себя рук, было и другое объяснение, которое никто не хочет озвучить, ибо сие — совсем уж скандал. Марту отравили. И первый подозреваемый — тот самый Серж, юный муж усопшей, которого так хочет оградить от наказания Лера. И ведь что усиливает подозрения — тело обнаружил вовсе не супруг! А опять вездесущий Шурик, будь он неладен. Айзенштат, сделав две затяжки, с яростью раздавил в пепельнице почти целую сигарету и безапелляционно заявил: