Серж похмельно разозлился и поехал к Гульке. По дороге он мрачно обещал себе, что это на неделю, не больше. Приживалом он больше не будет, хотя деваться некуда — надо втиснуться во временно съемное пристанище, в какую-нибудь дружелюбную складчину, хотя и очень не хочется после комфортной жизни у Марты, где у него была своя «птичья нора» в эркере. Умела, старушка, побаловать интерьерами. Может, вся ее притягательность в недвижимости? А ее гнездышко в Ницце… лучше не травить душу. Сержу было в чем каяться: по утраченным красотам, по бирюзовому молоку лигурийских восходов он скорбел больше, чем по усопшей…
Но он честно был готов к новой схватке с бульдогом Ксенофонтовичем, проходя знакомым маршрутом, поднимаясь почти в свой бывший дом, но разворачиваясь в последний момент в квартиру напротив. Он не был преступником, но его тянуло на место преступления, где он никого не убил, но смалодушничал. И должен быть наказан. Хотя и не только за это! Он еще и на самого Большого Льва руку поднял. Сержу казалось, что вот-вот произойдет что-то непоправимое: его повяжут, заключат под стражу или устроят провокацию, ведь не может так быть, чтобы Лев простил ему оплеуху. Надо в любой момент быть готовым к его мести. Он даже постоял несколько минут на площадке, прежде чем нажать на звонок. Ничего не произошло. Темные силы не приняли его робкий вызов.
Зато Гуля поняла его без слов. Рассказала, как дала отпор следственным органам, которые взялись ее колоть по Сережину душу. «Я сказала, что ты на съемках, что ты вообще не при делах, что к Марте толпы народа ходили…» И хотя боялась, что следователь нагрянет ночью, как в тридцать седьмом, выгонять Сержа не стала и в душу не полезла насчет того, почему его не было на похоронах. «Там же могла быть облава!» Ах ты, ешкин хвост, спасибо бандитским сериалам… Была шокирована тем, что Марта крещеная и ее отпевали.
— Из наших никого не было, но полно родни. Даже детей притащили. Мне всю дорогу не верилось, кого мы вообще хороним… ее еще и Марфой называли… такое у нее имя при крещении было. И это звучало чуждо, топорно… и так не вязалось с Мартой! Полный сюр. Так еще ладно я попала на отпевание. А потом охрана попросила всех, кто не родственник, не ехать на кладбище! По-моему, это верх цинизма!
— Значит, они все-таки официально приняли версию убийства, и служба безопасности работает в усиленном режиме.
— Так я спросила в лоб, мол, в чем дело! А они говорят: воля покойной! Они теперь все на волю покойной спишут! Так видела бы покойная этот жуткий саван цвета кислой капусты и эти мракобесные ритуалы — она бы там все разнесла! По-моему, это жуткая православная мафия…
— …По фамилии Брахман! — усмехнулся Серж.
— А ты не ехидничай! У них еще не такие фамилии бывают… Лично мне все это не нравится. Тебе нужно где-то отсидеться. Поедешь к тете Пане? Там же шикарно! К тому же она обожает тех, кто в опале у Мартиного отца.
— Тетя Пана?! Это еще кто? — насторожился Серж.
И на него обрушилась лавина подробностей. На следующее утро он сдался.
— Странно, что ты никогда там не был! — в который раз пропела Гуля.
Серж устал прикрываться щитом отговорки о том, что не любит дачи. Да еще с чужими родственниками! Родню Марты он воспринимал как враждебную тучу, зависшую, как дирижабль, у горизонта. Ему было достаточно тех, кого он знал. Расширять этот недружественный круг не было смысла. Марта, конечно, много раз звала его на шашлыки к тете Пане, но Серж, как всегда, сказывался занятым и выскользал из затеи. И даже не вслушивался, кто такая тетя Пана. Кто-то вроде няни, кажется… Богачи поневоле обрастают прислугой, кто-то из нее преданностью и выслугой лет входит в семейный круг. «Да вы, батенька, из грязи в князи, никак вообразили себя барином», — подколол Серж самого себя. Теперь он, испросив у Гули неделю на поиск пристанища, всюду натыкался на шипы стыда. Мы совершенно не слышим ближних! Настолько, что ускользает смысл этой близости.
Тетя Пана была вовсе не прислугой, а той самой матерью «пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». Именно эта сказка вспомнилась Сержу при упоминании Прасковьи Николаевны — сказка об изобретательной Марье-царевне, закутавшейся в рыболовную сеть, и с улетевшими из ларца птицами, предназначенными в подарок завистливому царю. Пана, Прасковья Николаевна, матушка Левы Брахмана, приходилась Марте мачехой. Но даже непримиримая падчерица не называла ее этим словом, ограничиваясь теплым и родственным «тетя», а иногда даже «мама Пана». Оттого и возникала путаница в голове у невнимательных. С тех пор как окончил школу Лева, его матушка жила на даче. Уникальная фигура, сумевшая сохранить независимость отшельника в этой семейке. Ценой той независимости были так и не полученный статус жены, предание анафеме и пожизненная опала, впрочем, история не укладывалась в голове. Слишком много всего свалилось в эти дни.