Шуриков подарок в момент превратился в груду обломков. Прости, старушка ИКЕА! Милые сердцу шведы на сей раз подкачали. Они решили возвысить свою гордую крону с портретом Сельмы Лагерлёф и изображением Нильса с дикими гусями, заколачивая валюту по всему миру убогой интерьерной геометрией для клерков-буратин. Для несбыточных детей, которые никогда не прыгают на кроватях — а они, конечно, прыгают и ломают в два счета эти субтильные реечные каркасы! Будь они неладны, удачные коммерческие проекты, которые уничтожают волшебство… Именно волшебный сказочный уют живет в старом Стокгольме, который так любила Дина. Милые сувенирные, игрушечные, посудные лавочки, узкие улочки-артерии Гамла-Стана, счастливое наслаждение нашего детского «Я»… все это антитеза гигантским ангарам штампованного провизорского ширпотреба.
Смешно искать в этом совпадении смысл, но ведь они с Шуриком познакомились в Стокгольме. Он спас Дине целый город — ведь здесь за три года до этого произошел апокалиптический разрыв с самой страшной любовью ее жизни. Лучшего способа уничтожить женщину, чем расстаться с ней в ее любимом городе, и придумать нельзя. И все же — да, тогда казалось, что любовь самая страшная, самая сильная, испепеляющая и далее по экспоненте. Но тот снобский индюшиный шнобель «страшной любви» теперь погребен под завалами времен. Презренный предатель-журналюга… Но в тот раз звериный неубиваемый эрос устроил нежданную смену коней на переправе. И подбросил Шурика! Дина свято верила, что притяжение, даже самое разрушительное, имеет тайную рациональную природу. Хотя она сомневалась поначалу, что можно любить человека, который до пятидесяти лет все Шурик… И поэтому, чтобы придать стиля, она стала называть его Шур. Хотя потом поняла, что так его зовут все.
Он заговорил с ней в церкви Святой Клары. Дина вошла сюда, вдохнула возвышенное великолепие храма, в котором жил святой дух, не опутанный ритуальными условностями, присела на скамью и ушла в мысли о своем пути. О том, почему все в ее жизни именно так и что было бы, если б она не подставляла себя всем ветрам, и вектор ее уходил бы в семью, и она родила бы второго ребенка… дочь! Нерожденная дочь спустилась с неба именно здесь — видно, святая Клара знает толк в катарсисе. Это были светлые мысли, хотя и о несбывшемся, что даже удивило Дину: ведь она снова оказалась в этом прекрасном городе за компанию, которая ее не спасала, — она ходила босой плотью по лезвиям воспоминаний. А здесь, в храме, ее отпустило. И внезапно, как Петрушка в кукольном театре, на линию ее жизни совершенно из другого сюжета спрыгнул Шурик. Он спал на скамье перед той, на которой она сидела, — его было не видно. А он, движимый неясным импульсом, проснулся. И вдруг раскрылся осторожной, растапливающей смущение улыбкой, — словно в знак того, что в Святой Кларе тебя всегда ждет маленькое чудо. Здесь экуменическое пристанище для бродяг, неугомонных адептов, энтузиастов философско-религиозных течений и просто хипповой молодежи, путешествующей по миру. К какой-то из этих категорий, видимо, принадлежал Шур. В тот день, зацепившись петлями-крючками словоблудия, они отправились шататься по Стокгольму, любимому обоими. А ведь это — коктейль «Молодость»! Его послевкусие мы и называем счастьем, потому что эта неуловимая категория применима лишь к прошедшему. Здесь и сейчас счастливы только блаженные и младенцы. Откуда было знать, что прогулка с первым встречным бездельником, спящим в церкви, станет для Дины первым в ее жизни «здесь и сейчас».
Дина не верила в легкие исцеления, и особенно в принцип «клин клином». Найти большую любовь, рыдая по предыдущей, — хорошо продаваемая, но не жизнеспособная сказка. Она приняла это знакомство за приятную осечку судьбы. Да, вот, пожалуй, самое точное определение: счастье — это осечка судьбы.
Вернувшись домой, Дина поспешила повторить прогулку на привычной территории, будучи уверенной в том, что очарование эпизода — заслуга Стокгольма, а не Шурика. Но тот озадачил ее еще больше тем, что… подбросил ей идею. В это трудно поверить, но на заре их романа месье Фомичев был пригоден даже для рабочих задач!
…Пришлось моментальной вспышкой вспомнить все хорошее, пока Шурик в черной меланхолии собирал обломки своего подарка. Мелькнула вопросительная мысль: зачем он это делает? Любой мужчина на его месте просто ушел бы, хлопнув дверью. Из душевных глубин начинала подниматься горькая нежность. На то и рассчитывал, мерзавец? Возможно. И расчет срабатывал… Все, ты в ловушке, ты снова любишь этого охламона, никчемного и эгоистичного. Но ведь и бездарностью его не назовешь. Он не умеет ничего из того, что умеют все, но он умеет то, чего никто не умеет.