Игорь кивал и хмурился. Мировая энергия порой так чудит, что запаздывание — еще пустяк. Тревожило другое — Милу словно бы сглазили. Игорь стыдился за бабий жаргон, но слова точнее подобрать не мог. Чрезмерная незащищенность? Нет, слишком размыто и отсылает к тургеневским девушкам. Непрактичность, нерациональность? Тоже неточно: Милка при всей ее ломкости прошла огонь, воду — все, кроме медных труб, — и ведь ничего, живет. И запасы делает, правда, смешные какие-то, в пыльных мешочках, как знахарка. Но при простуде ее сыпучие панацеи, корицы-мелиссы помогали. И силенки у нее есть, и интуиция, и уют навести умеет в духе позднего студенчества, но такое вокруг глаз безразмерное одиночество внезапно проступит, что руки опускаются! Чувствуешь — не по зубам тебе, Игорек, эти демоны, эти чудовища вокруг красавицы, что будут похлеще соседушек-хабалок. И в то же время обнадеживающая, «выздоравливающая» ее походка… Она ею шла к тому, кто ее согреет и кого она согреет, и кто снимет с нее странное заклятие, из-за которого Мила слабела. На житейскую суету она тратила раз в десять больше сил, чем резистентная женщина, в халате или без оного… Словом, Игорь с первого дня не мог никуда деваться от странного чувства долга пред всей запаздывающей мировой энергией — за эту странную девушку. И этот долг, эфемерный и почти только слегка беспокоящий поначалу, как кариес, разросся до ощутимо свербящей боли. Но — постепенно. Как любой хронический недуг, она долго была еле заметной, терпимой, ей приписывались ошибочные причины вроде усталости и обычной для двоих, решивших жить вместе, притирки.
На этом этапе хорошее неизменно затмевает плохое. Рождаются те самые добрые приметы и счастливые символы, которые потом будут долгие годы скреплять союз — или останутся родимыми пятнами после расставания, а для особ чувствительных — рубцами. Особы чувствительные, конечно, запомнят, как Мила, цитату из Джерома К. Джерома. «Когда Джордж кончит жизнь на виселице, самым дрянным упаковщиком в мире останется Харрис». Лучше не скажешь о переездах, о вечной борьбе мужского и женского — ящиках или сумках. Мила была, как Джордж и Харрис, дурным упаковщиком, и вообще редкая представительница слабого пола в течение жизни может усвоить, что скарб должен иметь геометрически правильные формы, а не расплывчато-сумчатые. Посему Игорь не уставал цитировать «Троих в лодке», а Мила в отместку преподносила выдержку из диснеевского мультфильма. Что-то вроде: ложитесь, поспите «…и проснетесь здоровым отдохнувшим чайником». Не где-нибудь, а именно в «Красавице и чудовище» есть такой персонаж — заварочный чайник. Сплошное переплетение символов. И каждая любовь состоит из цитат, потому что все происходящее у кого-то уже было. Кстати, если без гонора принять данную аксиому, то есть вероятность пережить нечто свое, особенное, — но так ли это необходимо?
Игорь не особенно размышлял о законах любовной композиции. В те недолгие месяцы он был далек от сценарных потуг и со спокойной иронией принимал пристрастия девушки-цитаты. То есть впускал в свою маленькую частную жизнь ветры титанических великих драм Ахматовой, Гумилева, Мандельштама, Сологуба, Ходасевича… — хотя незачем умалять классиков понурым перечислением. Да, и Блока, конечно, с Любовью Дмитриевной Менделеевой. Последняя, правда, вызывала у Милы детское отчаяние.
Почему она не отпустила Блока, не ушла сама, если гнездо не грело, семьи не получалось, а ведь все страдали — и она сама, и Александр Александрович, и влюбленный Боря Бугаев.
— А это кто такой? — переспрашивал Игорь, по-профански забив рот сочнейшей шпикачкой. Что поделать, как-то мимо него прошел один из самых животрепещущих любовных треугольников русской литературы.
— Андрей Белый, — вздыхала Мила, не упрекая за невежество, потому как ей было важнее донести суть своих всхлипов. — Это его псевдоним.
Игорь, дабы поправить свое покосившееся реноме, тут же отвечал из банальных общих соображений, что, мол, от гениев не уходят. Мучают и мучаются до упора. Даже если второй тоже гений — все равно. Это как перейти в иную веру — для запредельных женщин. Словом, Игорь лепил, что в голову взбредет, — а Мила на беду свою слушала очень внимательно. Пережевывала, соглашалась. Потому что считала, что мужчина все равно умнее, даже если он не эрудит. У него мозг больше! Кажется, как раз в тот вечер первого диспута о превратностях Любови Дмитриевны, Мила и Игорь стали более чем компаньонами. Паритетная основа хрустнула. Даже самым расчетливым и трезвым любовникам сложно блюсти коммерческую дистанцию. И какое же блаженство послать эту дистанцию к черту! Но где блаженство, там и обратные стороны медали. Игорь запомнил запах крема для рук. Он нервировал его, потому что очень похоже пахло на бабушкиных похоронах. Укол, усиливающий ощущения.