Наташа была доброй, честной и искренней. Не имея собственных детей, она умилялась чужим. Тут же выдавала гостям, приехавшим с малышами, манежи, колыбельки, горшки разных цветов на выбор, велосипеды, самокаты, игрушки, шампунь без слез, детское пюре и прочее. Причем делала это с таким знанием дела, будто сама была или многодетной матерью, или прирожденным воспитателем в ясельной группе. Девочкам постарше она заплетала замысловатые косички, могла сделать прическу с разноцветными резиночками, накрасить ногти лаком, светящимся в темноте. Умела складывать из бумаги веера, кораблики, гадалочки, птичек и рыбок. Дети ее обожали. Никто не мог успокоить ребенка так, как делала это Наташа. Именно она настояла на покупке бустеров и детских сидений под разный возраст, рост и вес в машину, принадлежащую отелю, чем обеспечила еще один пункт дохода – трансфер. В машине всегда лежали влажные и обычные салфетки, запасные памперсы, вода, пакеты на случай, если кого-то начнет тошнить. Она же потребовала купить в ресторан несколько детских стульев для совсем малышей и подушки, которые можно было положить на взрослые стулья для детей постарше.
К тому же Наташа умела восторгаться чемоданами новых постояльцев, укладкой или маникюром гостьи… Она могла заметить, что руки семидесятилетней женщины выглядят молодыми, максимум на сорок, и показать свои для сравнения. Доверительно рассказать поджарому мужчине далеко за пятьдесят, как выглядит ее отец в том же возрасте. И продемонстрировать фотографию. Светлану Петровну эти моменты трогали до глубины души. Славик хохотал, узнав, что фотографии Наташа скачала из интернета. Обман? Возможно. Но каждому человеку хочется верить в то, что он лучше, моложе, умнее другого. Вот на фото старый дед, а он – еще хоть куда. Одногодки, между прочим. Наташа, сверившись с паспортом гостя, прибавляла несуществующему отцу лет десять. Тот не возражал. Когда об обмане узнала Светлана Петровна, то опять заплакала.
– Наташа… зачем ты так? – спросила она. – Это же… о личном нельзя обманывать…
– Почему? – удивилась Наташа. – Это всегда работает. Вы же сами говорили, что я – лицо отеля и от меня зависит, приедут к нам люди снова или нет. А они приезжают.
– Тебя это совсем не… коробит? – уточнила Светлана Петровна.
– Ну если бы у меня был отец, может, и коробило бы. Но его нет, так что… – Наташа пожимала плечами.
– Так нельзя, нельзя! – твердила Светлана Петровна и вдруг пустилась в длинный рассказ: – Когда умер мой отец, мне было четырнадцать, я чувствовала, что рухнула в яму, глубокую. До сих пор помню то ощущение. Пытаюсь выбраться, а меня засасывает глина. И я одна. Папы нет. Никто не может прийти на помощь. Я всегда была близка с отцом, даже ближе, чем с матерью. Может, поэтому и не смогла личную жизнь устроить. Никто не относился ко мне так, как отец. Я тогда плакала много дней, маме пришлось положить меня в клинику неврозов. Ну это сейчас бы так назвали, а в те времена… психушка, дурка. Помню тот момент. Мама будто выдохнула, избавившись от меня. Махала на прощание, улыбалась. Я стояла в палате у окна, она внизу, во дворе. Рядом гуляли по дорожкам настоящие психи, сумасшедшие. Они бормотали что-то себе под нос, размахивали руками, танцевали или застывали на месте, как статуи. А мама их не замечала. Она была такая счастливая, радостная, красивая. Вокруг – осенние листья. Мы с папой всегда осенью ходили в парк, искали самые красивые листья – красные, желтые с прожилками. Запах… Пахло опавшей листвой. А если поддеть ногой и пнуть, чтобы листья разлетелись, запах становился просто оглушительным. А еще можно посмотреть на небо – оно бывает совсем безоблачным, чистым, пронзительно-голубым. И сверху падают листья. Тебе на лицо. Мгновение острого счастья – этот кусок неба, мы с папой, стоящие задрав головы, падающие листья. Вот-вот лист попадет на лицо, но пролетает мимо. Я, как щенок, бегала и ловила листья, папа смеялся. Называл меня березкой. Я спрашивала: а кто он? Кустик? В его волосах всегда застревали ошметки леса, как он их называл. Я их снимала, смеясь, а через минуту папа опять стоял ну точно куст – то деревяшки в волосах застревали, то мошкара, то какие-то соцветия.