Испанский придворный церемониал переняли габсбургские родственники испанского правящего дома. В особенном восторге от него был любивший барочную роскошь император Леопольд I. При Марии-Терезии в строгий испанский церемониал добавили уютную венскую нотку, а ее сын, «модернизатор» Иосиф II, свел его до необходимого минимума. При императоре Франце-Иосифе церемониал опять стал соблюдаться бюрократически педантично, этим двор был обязан главным образом легендарному обер-гофмейстеру князю Монтенуово. Должно быть, у того имелось множество комплексов. Дело в том, что он был троюродным племянником императора, но, будучи внебрачным ребенком (сыном графа Нейперга), не имел права считать себя членом императорской семьи. Он компенсировал это, играя роль сверхстрогого блюстителя придворного церемониала. Например, когда сестра моей прабабушки Октавии, София, графиня Хотек, вышла замуж за престолонаследника Франца-Фердинанда, то Монтенуово подчеркивал свою власть тем, что, где только мог, давал почувствовать ей, что она — простая графиня — по происхождению не достойна быть супругой престолонаследника. Если моя двоюродная прабабушка и наследник престола входили в какой-нибудь зал, они никогда не могли сделать это вместе, только друг за другом, причем для престолонаследника открывали обе створки двери, а для нее только одну. Во время приемов, балов и других официальных мероприятий она не имела права появляться одновременно с супругом, а должна была входить в конце свиты, даже после самых младших эрцгерцогинь. После убийства в Сараеве различие в званиях было соблюдено даже и после смерти. Гроб моей двоюродной прабабушки был установлен на несколько сантиметров ниже, чем гроб ее мужа.
Венский придворный церемониал, просуществовавший с 1527 года до конца монархии, то есть до 1918 года, регулировал каждую деталь поведения при дворе. Ранг каждого допущенного ко двору человека, вид одежды на все возможные случаи жизни, подготовку и проведение торжеств и особенно — что всегда было поводом для скрытого веселья — ритуал приветствий и входа с самыми разнообразными поклонами. Во время одной из аудиенций было предусмотрено три поклона. Первый нужно было сделать, когда открывалась дверь в зал, второй — на полпути от двери к императору, а третий — перед императором, однако на надлежащем расстоянии, и посетитель ни в коем случае не должен был ожидать рукопожатия. Еще сложнее был предусмотренный правилами выход. Ни в коем случае нельзя было поворачиваться к императору спиной, так что визитер должен был выходить, пятясь и выполняя при этом все предписанные церемониалом поклоны. А это нередко приводило к столкновению несчастных с разной мебелью, вся надежда была на то, что кто-нибудь из обслуги сжалится и незаметно вытянет гостя за полы фрака в безопасном направлении.
Тот, кто сочтет все эти правила манерными формальностями, не учитывает одного момента, на который указал Норберт Элиас в своей книге «Придворное общество». Для Элиаса придворный церемониал был в первую очередь властным инструментом. Автор показывает нам Версаль, самый церемонный из всех дворов, как сложную систему проявления благосклонности, главная цель которой — постоянно держать знать в страхе. Людовик XIV хотя и считается сегодня символом «абсолютистского» монарха, но в дни своего детства и юности ему довелось быть свидетелем Фронды и на собственной шкуре пережить предательство французской знати. Вынудив своих дворян жить в Версале, Людовик XIV создал систему, при которой все амбиции были направлены на то, чтобы оказаться как можно ближе к нему. Любая, даже самая незначительная, должность при дворе, любой знак внимания, жест, слово короля были средством повышения или понижения престижа. Например, только определенные принцы королевских кровей имели право подавать королю рубашку. А другие ревниво боролись за привилегию подать ему носовой платок. «Король, — пишет его биограф Филипп Эрлангер, — чувствовал себя намного увереннее, когда его дворяне спорили, кому держать канделябр, чем когда они плели заговоры».