Прежде, чем осознать, что происходит, я соскальзываю с дивана и оказываюсь на полу лицом в ковер. Рука снова больно подвернулась, но мне все равно. Я не плачу, это нечто другое… Повадки дикого зверя. Я раскачиваюсь взад-вперед; рот раскрыт, но оттуда не вырывается ни звука. Меня захлестывает сожаление. Мне безразлично, что рядом находится Рубен – повернувшись ко мне спиной, он загружает посудомойку. В любом случае я должна все ему рассказать. Он такой хороший и так добр ко мне.
Умер. Умер в больнице.
Убит. Убийство.
Вот так просто оборвалась жизнь. У парня были мысли, надежды, планы на будущее, мнение о музыке, книгах и, может, даже о рынке недвижимости. Но теперь все – двигатель остановился.
Рубен живет с убийцей. Если я расскажу ему, он поведет меня прямиком в полицейский участок. Попросить его не делать этого – равнозначно тому, чтобы попросить писать другой рукой, проголосовать за консерваторов, ограбить банк или отшлепать ребенка.
И эта чертова работа на депутата, как он сможет продолжать ее, живя с преступницей? Поднимаюсь с ковра и усаживаюсь обратно на диван. На мои вопросы нет ответов.
Но дело даже не в работе, а в том, что, оставшись один, – никогда не при мне, чтобы не расстраивать, – он будет удивляться, как я могла так поступить. Он любит меня, со всей моей безрассудностью, бардаком, неорганизованностью, фиговой работой. Но случившееся заставит его задуматься. Он никогда не скажет мне об этом знать, но я-то буду знать. Это как в гостинице, не поймешь, что в номере убирались, – заново сложили полотенца, поправили туалетную бумагу, – если не приглядываться.
Рубен стоит ко мне спиной в кухне, а потом поворачивается и смотрит задумчиво.
– В том же месте, но всего лишь… – говорит он. – Представь, что его могла найти ты, если бы шла несколькими часами позже?
Меня захлестывает паника, такая же, как в Маленькой Венеции: сердце стучит, кулаки непроизвольно сжимаются, холодный пот покрывает спину и плечи. Я бы не удивилась, что моя кровь стала черной и замороженной или что внутри меня полно тараканов, или что мои органы сдавила наковальня.
Как я могу сказать ему сейчас, когда это стало убийством? Это разрушит его, а я стану худшим человеком, которого он знает, – врагом.
На задворках моей памяти, в тайнике, среди архивов и далеких, не до конца сформировавшихся воспоминаний, появляется что-то еще. Семнадцать. Сэдику было не семнадцать. Так что… Возможно, это был не Сэдик.
Я не могу позволить себе думать о том, что это был не он. Меня преследовали, поэтому я его толкнула.
Я не могла ошибиться. Ошибка разрушит меня.
Я засыпаю на диване: время не позднее, но мой мозг слишком вымотан. Такое случалось и раньше, например, в университете я все время засыпала в неподходящее время. Выключиться и игнорировать – было моей естественной реакцией.
Спала крепко, но снился мне Сэдик.
Меня разбудил Рубен. У него в руках очередная чашка: он постоянно пьет кофе, но не сказать, что это как-то на него влияет. Он уходит из гостиной, возможно, в свою комнату с пианино, делать заметки по работе. Уходя, он замечает:
– Даже не подозревал, что ты болтаешь во сне.
– Что?
Он смеется себе под нос, проходя через холл, и говорит:
– Ты несла абсолютную чушь.
Не могу выспрашивать его, не могу давить на него. Но что, если я сказала что-то разоблачающее? Притягиваю колени к груди и молюсь, чтоб это было не так.
Я продолжаю смотреть канал с новостями, хотя репортаж о моей истории больше не повторяют. Слышу, как два раза мимо проносятся машины с сиренами, и оба раза подпрыгиваю, покрываясь потом. Оказывается, в Лондоне так много транспорта с сиренами!
Никогда в жизни не делала ничего самостоятельно: спрашивала у всех окружающих мнения по поводу стрижки и где в Лондоне можно снять жилье. С помощью «Фейсбука» и «Твиттера» я передавала другим людям право решать за меня. А сейчас я одна.
Я почти допила кофе, когда Рубен вернулся.
– Ты извинялась во сне, – говорит он так, будто наш разговор не заканчивался.
– За что?
– Понятия не имею. – Взгляд у него удивленный. Должно быть, я выгляжу виноватой. – Ты просто снова и снова продолжала твердить «прости».
Мне бы рассмеяться, но я не могу. Я думаю только о том, что мне и правда очень жаль.
Я извинялась за то, что убила человека.
Рубен смотрит на меня недоуменно и хмурится.
– Это странно, – бормочу я.
– Да, непохоже на тебя.
Нет. Никто не должен знать, даже Рубен. Особенно он.
Глава 6
Мне кажется, что я была одна всего минут пятнадцать. Мне дали чашку с чаем, по вкусу напоминающим сигареты.