Я очень удивляюсь, что это женщина. Не очень-то феминистично с моей стороны.
– Да, здравствуйте. – Мой голос охрип.
– Здравствуйте, меня зовут Сара Абберли. Пожалуйста, сейчас ничего не говорите. – Ее голос тоже хриплый, звучит прерывисто. – Полиция, скорее всего, слушает.
– Мне просто нужно все объяснить, – говорю я шепотом, почти в отчаянии. Трубка становится влажной. – Прояснить, что случилось.
– Ничего не говорите полицейским. Хотя скорее всего вы уже чем-то поделились… Они стоят там, будто бы пьют чай, но сами слушают…
Я оглянулась на полицейских. Они сидели за столом, безучастно глядя на мониторы видеонаблюдения.
– Хм, хорошо, – скептично ответила я.
– Боюсь, все серьезно, Джоанна.
– Вы приедете?
– Скоро, сперва они должны…
Я слышу, как она печатает.
Я представляю ее: облегающей костюм, узкие брюки, дизайнерские очки, крашеные волосы. Она стучит ручкой по кухонной стойке минималистичного дизайна. Позади нее стоит мужчина – высокий, жилистый; возможно, он преподаватель. Он делает пюре из авокадо. Они часто едят по ночам.
– Полицейские должны направить ваше дело в отдел уголовных расследований, – сказала адвокат.
– Уголовных? – У меня в голове ни единой мысли.
– Да, отдел уголовных расследований. И вас не могут допрашивать, пока не протрезвеете.
– Я очень даже трезвая.
– Лучше подождать до утра. Я приеду, как только смогу.
Мне нравится эта краткость, и Рубену эта женщина бы понравилась.
– У вас есть двадцать четыре часа, больше откладывать не будут, им необходимо присутствие старшего офицера для подписания бумаг. У вас есть все, что нужно? Вас кормят?
– Да. – Мой голос слабеет, как только я представляю, что проведу всю ночь в этой жуткой синей камере.
– Вы меня не знаете, – продолжает моя собеседница, – но я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам. Обещаю.
– Понятно.
Я отвечаю односложно, и, наверное, она думает, что я идиотка.
Разговор закончился, трубка у меня в руке кажется тяжелой без ее голоса на другом конце провода. Я положила телефон и бесцельно замерла на секунду, наслаждаясь относительной свободой. Даже здесь уже чувствовалась разница.
Сержант Моррис вернулась, и я поняла, что адвокат была права – они слушали. Меня пробирает дрожь: полицейские не союзники, а враги.
Меня отвели обратно, в тринадцатую камеру. Скоро полицейские пойдут домой, к своим семьям, а я буду здесь одна ждать другую смену. Сержант Моррис отправится к мужу, которому будет жаловаться на работу, пока он помешивает запеченные бобы, разогревающиеся на плите. Дети, переодетые в пижамы, уже будут в своих кроватках.
Я запрокидываю голову наверх и разглядываю стрелку – указатель на Мекку. Снаружи может случиться все, что угодно, – мировой катаклизм, чья-то смерть – а я и не узнаю.
Некоторое время сижу неподвижно и играю в одну из моих любимых игр: представляю наших с Рубеном детей. Может быть, они унаследуют длинный нос моего брата Уилфа. В моих фантазиях мы с дочкой играем на металлофоне, у нее рыжие волосы Рубена. И почему мы ждали так долго? Рубен, думаю, сейчас я готова.
Меня проверяют каждые полчаса, знаю точно, потому что считаю, – полезно знать, сколько прошло времени.
Они кричат через окошко и закрывают его быстрее, чем нормально осмотрят камеру. Очень небрежно. Все делается абсолютно безразлично. Называют меня по имени и, когда я поднимаю голову, уходят.
Мне бы хотелось, чтобы они открыли дверь и я смогла выглянуть наружу: посмотреть на другое освещение или обстановку, даже на тот лестничный пролет, по которому шла, еще не осознавая, что приближаюсь к месту своего заключения.
В полтретьего утра я спрашиваю, почему проверки продолжаются. К этому моменту проявляются неприятные симптомы похмелья: чувствительность к свету из открытого окошка, шум в голове, сухость во рту и трясущиеся руки.
– Почему вы не даете мне спать? – Вопрос звучит довольно-таки жалко.
– Вы в состоянии алкогольного опьянения, поэтому относитесь ко второй категории, – отвечает женщина. Она со мной незнакома, но ведет себя так же резко, как сержант Моррис.
– Ко второй категории?
– Первая категория – просто приглядывать время от времени; вторая – проверять каждые полчаса; третья – постоянный надзор. Вы в камере для пьяных, с матрасом на полу вместо кровати.
– Ничего себе, – я была бы рада поговорить с ней еще, чтобы немного успокоиться, услышать доброе слово, но она закрывает окошко. Но я все равно спрашиваю: – Мой муж уже приходил?
Окно открывается на пару сантиметров, я вижу только глаз и уголок ее рта, который не улыбается. Она снова закрывает окно, ничего не отвечая.