— Понятия не имею.
— Вы сильно пострадали из-за той стены. Много синяков. Какое-то время это будет не самым приятным зрелищем.
Синяки? Это объясняло боль в ее груди. Она дернула от себя больничный халат и, заглянув вниз, увидела две исключительно большие груди, вконец испорченные уродливым фиолетовым обилием, покрывающим все ее туловище. Черт. В ближайшее время никакого декольте.
— Не волнуйтесь. Всему свое время. Заживет. Ваша память восстановится.
Это хорошо, что он верил, что ей не давало покоя именно потеря ее памяти. Однако так далеко она даже не заглядывала. Сейчас это были маленькие открытия. Облегчение, что у нее было такое убийственное тело. Что ее мозг все еще работал. Классное ощущение. Сильное. Не стесненное правилами. Ей хотелось воспользоваться этой свободой. Она не была уверена, хочет ли, чтобы ее память вернулась. А что, если она была заурядной? Или хуже, чем заурядной? А что, если она была скучной? А что, если она работала — не приведи Господь — страховым агентом? Почему-то синяки, головные боли, вставленные трубки в ее руку были предпочтительнее другому, и она сама не знала, почему даже думать не хотела о том, кто она. Это был не страх вроде участия в программе по защите свидетелей или бегства от мафии. Скорее, это было легкое чувство тревоги, страх быть разоблаченным в том, кем являешься на самом деле. Но, опять же, подобные причуды было не то, в чем она была готова сознаться великодушному мужчине, который только что обещал позаботиться о ней. Подобного рода причуды отталкивали от нее мужчин.
— Может, будет лучше, если я и не вспомню?
— У вас там, дома, есть кто-то, кто не обрадуется, если вы забудете его навсегда.
— С чего вы это взяли?
— Когда они вытащили вас оттуда, на вас было обручальное кольцо.
«Обручальное кольцо?» Неужели она забыла мужа, семью, свадьбу? Как проходила по проходу к алтарю с двадцатиярдовым шлейфом и струнным квартетом, играющим свадебный марш? В ее мыслях до сих пор остались живы воспоминания об этом платье с облегающей талией, с кружевом на груди с узором из морских ракушек и усыпанной бриллиантами вуалью фаты. Платье, должно быть, стоило целое состояние. Наверняка более двадцати тысяч. А что, если она богата? Она не чувствовала себя богатой. Или замужней.
— Я бы запомнила своего мужа.
— Возможно, вы не хотите его помнить.
Она встретилась с парамедиком взглядом, пытаясь прочесть значение их выражения, но не была уверена, что обнаружила. Он вел себя нарочито туманно. Ему очень нравилось то, что он делал, — дразнить ее всем тем, что просто... ускользало от нее.
— Не надо так говорить.
— Вы правы. Наверняка, из-за того, что у вас крепкий брак и вы счастливы, вы отправляетесь в провинциальный городок, чтобы провести там праздники, попадаете в западню безлюдного дома и едва не погибаете. Я полностью вас понимаю.
Сарказм всегда раздражителен, особенно учитывая, что она — девица, страдающая амнезией, да еще и с соблазнительным телом. Считается, что мужчины с особым удовольствием западают на такое.
— Вы всегда такой?
— Ну да, — ответил он с такой самоуверенной улыбкой, которая исходит от человека, который знает причуды самого себя, и ему плевать, что думают остальные. Однако людям всегда было не все равно. Где-то в душе, даже притворяясь, что им все равно, что думают остальные, это всегда было очень важно.
— Так каким же образом получилось, что вы дали слово позаботиться обо мне? Это вроде не вяжется с вашим характером.
Он разразился смехом, и не очень-то радостным.
— Так и есть.
— Забудьте об этом обещании. Отправляйтесь домой. Вам надо выспаться. Вы официально отстранены от данного дела, — она нажала на кнопку вызова, установленную рядом с ее кроватью. — Мне больно. Пожалуй, мне нужно побыть одной.
— Я прошу прощения.
— Извинения ничего не вылечат.
— Нет, конечно. Но я беспокоилась за вас.
— С чего бы это?
— Понятия не имею. Вы остаетесь одна. Прошлой ночью вы были так напуганы. Вы ничего не помните, а вдруг вы бежите от чего-то?
— Чего-то вроде русской мафии или наркокартеля? — она закрыла глаза, не в силах вспомнить ничего об оружии, наркотиках или налоговой службе. — Нет, я так не думаю.
— Вообще-то, согласно статистике очень маловероятно, что это что-то настолько драматичное. Скорее всего, у вас была ссора с мужем. Из-за этого женщины и сбегают.
— У вас было много тех, которые от вас сбегали, не так ли? — подшучивала она.
— Ни одной.
— Не так уж умно с их стороны, верно?
Старшая медсестра просунула голову в дверь, и ее униформа в розовый цветочек привнесла счастливое разнообразие от удушающих белых стен.
— Как вы себя чувствуете? — затем она повернулась к мужчине, сидящем в кресле. — Эрик, тебе не следует здесь находиться.
Эрик. Его зовут Эрик. Эрик Маршалл. Она не имела не малейшего понятия, откуда ей известно его полное имя. Должно быть, в ночь пожара она его прочитала на его жетоне.
— Ну, не буду мешать, — сказал он, выбравшись из кресла, и она сразу поняла, что ростом он выше, чем она представляла. Он не вел себя как другие мужчины, он не делал большие шаги и никого из себя не строил. Напротив, казалось, он так и норовил раствориться в стене, вот только мужчине вроде него никогда это получится.
— Прощайте, Эрик. Желаю приятной жизни.
Подойдя к двери, он окинул ее странным взглядом. Не сердитым, не оскорбленным, а более терпимым, чем она ожидала.
— Я вернусь сюда после ужина.
Медсестра проглотила смешок и размотала со стойки тонометр для измерения давления.
— Вряд ли, Эрик, это хорошая идея.
Она не понимала, что они имели в виду, однако заметила предостерегающий взгляд, который медсестра бросила мужчине.
— Вам не стоит возвращаться. Со мной все будет отлично.
Она была в курсе, что он чувствовал за нее ответственность, но не могла понять, почему, и это ее раздражало. Она была в курсе, что он возжелал ее, но не могла понять, почему, и это ее взволновало.
Он посмотрел на медсестру.
— Оформление документов. Вы когда-либо пытались сдать ДДЭП (прим: доклад доклинической экстренной помощи) без имени пациента? — затем он повернулся к ней и пожал плечами. — Уж извините.
А, судя по выражению его лица, было не похоже, что ему было жаль.
Глава 2
Хлоя Скидмор.
Это определенно она. И она стала более зрелой. Похудела она чертовски сильно, однако длинный язычок — все тот же. Буйная фантазия тоже совсем не изменилась.
Притворялась ли она, что потеряла память? Притворная амнезия была бы именно тем стилем драматизма, который всегда обожала Хлоя, впрочем, Эрик так не считал.
Хлоя Скидмор.
Проклятье!
Ее отец уже около тридцати лет был смотрителем особняка Прайса, чем-то вроде вздорного подражателя потомственного английского дворецкого, который слишком много и часто напивался, и перецеловал слишком много набитых зелеными баксами задниц. Но только не Хлоя. Нет, она была одной из тех девушек, которая никогда не встречалась с членами влиятельных семейств города, с которыми она не соглашалась даже пытаться выходить. Такое прекрасно получилось бы в местечке побольше — где люди не знали Хлою — и не знали Бадди Скидмора, ее отца. Но в Пайн-Кресте все ребята знали Хлою, знали, что у нее пинок силой пострашнее и не менее болезненный, чем пинок от мула. И поэтому было понятно, что Хлою Скидмор следует игнорировать в течение дня, как и все другие дни недели. Хотя Эрик не испытывал чувство вины, потому что неприятности Хлое доставлял ее собственный язык, а не Эрик. Ее роскошный, сладенький рот всегда заходил слишком далеко.