– Пустой изначально была твоя затея с медициной! Мне некуда тебя протолкнуть, я спрашивал. Своими всё занято. Или, может, ты в поликлинику пойдёшь? В скорую? Хватит об этом. Сегодня уже поздновато, так что можешь отдохнуть. А вот с завтрашнего дня примешься за учебники.
– И нечего на нас обижаться! – В разговор вступила Маргарита Максимовна, Дашина мать. – Первое время ты не поймёшь, это естественно, тебе едва исполнилось семнадцать и ты совсем не знаешь жизни. Ты поймёшь потом, когда вырастешь. Когда сможешь зарабатывать хорошие деньги и оплачивать ими все свои хотелки. Врач – Даша, мы не за границей, здесь об врачей вытирают ноги. – Маргарита Максимовна со светской нежностью пригладила ярко-рыжие волосы дочери. – А я не для того тебя растила, чтобы ты гробила свою молодость и красоту среди формалиновых трупов!
Даша больше не слушала. Она с трудом сдерживала слёзы – её мечта лопнула, как мыльный пузырь. В один момент.
– Нет, ну с такой невнимательностью ты никуда не поступишь! – Отец сошёл на крик, заставив Дашу съёжиться. – Перестань рыдать! Подумай башкой своей тупорылой, мы с матерью думаем о твоём будущем, тварь ты неблагодарная!!!
– А обо мне вы подумали?! – Девушка больше не могла сдержаться. – Ты, лично ты обо мне подумал?! Подумал о том, что я хочу?! Думал о моих мечтах, о моих желаниях, о том, что мне противна твоя долбанная фирма! Мне противны вы оба!!!
Резкая боль пощёчины оглушила. Даша испуганно заморгала, глядя на стоящего перед ней отца, багрового от гнева.
– Вон в свою комнату! – Он говорил зловещим шёпотом. – И запомни: с первого сентября ты будешь учиться там, куда мы с матерью тебя отправим!
Даша пулей влетела на второй этаж и заперла дверь своей комнаты, задыхаясь, не зная, как ей выбраться из клетки. Боковое зрение выхватило человеческий силуэт слева и Даша резко развернулась, почти готовая ударить любого, кто посмел нарушить её одиночество, но это было лишь её собственное отражение в зеркальной двери шкафа. Отражение смотрело с той стороны внимательными тёмно-карими глазами, из которых по бледной коже до сих пор текли слёзы.
«Не для того тебя растила» – в который раз Даша подумала, как бы к ней относились, унаследуй она другие черты внешности? Не средний рост матери и её женственные формы, а неуклюжую долговязость отца? Не мамины прямые блестящие волосы, что тяжёлой косой падали на спину, а жидкие растрёпанные волосёнки, уже давно уступившие место плеши на папиной голове? Или же наоборот, что бы было, имей она не папины полные губы практически идеальной формы, а мамины вечно поджатые губы-ниточки, которые не выделяла на лице даже яркая помада? Что бы было, если бы природа наградила её не мамиными большими, чуть раскосыми глазами в обрамлении пушистых тёмных ресниц, а её длинным носом? Были бы родители столь радикальны, или же некрасивая дочь не вызывала бы опасения, что она может загулять, или её могут похитить?
Девушка покрутилась перед зеркалом. Одним боком, другим. Перебросила через плечо длинную косу. Рыжая. Ей рассказывали, что прабабка была такой. С алебастровой кожей, едва заметными веснушками и рыжими, почти красными волосами. Но Даша не гордилась красотой. Считала её проклятием. Из-за этой красоты с ней семнадцать лет обращались как с вещью. Сдували пылинки, ухаживали. Достояние семьи. Рождена, чтобы стать очередным экспонатом в богато обставленном доме родителей. Без чувств, без эмоций, без желаний. Порой хотелось себя изуродовать – как знать, может хоть так бы родители поняли, что девушка не вещь с выставки?
Даша ударила по стеклу кулаком, но сил не хватило, чтобы разбить ненавистное зеркало.
Глава 2
Она проснулась от того, что во сне услышала какой-то глухой стук. Даша и не заметила, как уснула, хотя сон не принёс ни покоя, ни облегчения. Лишь добавил к ощущению безнадёжности головную боль да сухость заплаканным глазам, которые сейчас щипало, будто кто-то щедро накидал в них песка. Девушка протянула руку за телефоном – на экране Нокии высвечивалось не только 01:30, но и восемь пропущенных от Генки. Словно в дополнение к этому раздался ещё один глухой стук, а снежок, брошенный в окно, на этот раз отпечатался на стекле белым пятном и комочками грязи.
Встав с кровати, Даша выглянула на улицу, одновременно нажимая зелёную кнопку на выбранный номер; у дороги в полумраке мерцающего фонаря стоял Генка и приплясывал на морозе, потирая одетые в нелепые варежки руки.
Девушка с нежностью улыбнулась – друг детства. Сначала просто соседи, потом Даша с родителями переехала и сменила школу. На том, казалось, и должна была закончиться их с Генкой дружба, но когда первого сентября девочка пошла в четвёртый класс в гимназию, они, внезапно, снова встретились на линейке, после этого уже не расставаясь.
Генка Максимов учился с Дашей в одном классе. Усидчивый, остроумный и очень шустро соображающий, он, тем не менее, совершенно не привлекал: длинный и тощий, со светлыми волосами, которые не поддавались никакой укладке, со светло-серыми глазами. Популярностью у сверстников пацан тоже не пользовался: одноклассники его, конечно, не чморили, но относились к нему с высокомерной брезгливостью. Отчасти это объяснялось двумя причинами: во-первых, достаток Генкиной семьи едва приближался к среднему. Во-вторых, и это то, в чём не каждый ученик себе признавался, Генка при всей своей бедности был едва ли не единственным в классе, кто учился на «отлично» без зубрёжки и в лицей пробился благодаря уму.
В общем, при таком наборе качеств, Генка ожидаемо оставался бы аутсайдером, если б не Даша, заседавшая с ним на камчатке класса. И хотя общаться с Генкой девочке не разрешали – родители Даши посчитали встрёпанного, как воробей, неказистого мальчишку из небогатой семьи быдлом и имбецилом – учителя никогда их не рассаживали, так как парочкой они были беспроблемной, да и учились хорошо.
Поначалу Даша и Генка виделись исключительно в школе, расставаясь после уроков, когда Дашу забирал домой водитель её отца, а Генка через дворы топал в старенькую квартирку напротив автобусной стоянки. Потом ребята начали наглеть: Генка доставал липовые справки освобождения от физкультуры, и они с Дашей прогуливали уроки, зависая на детской площадке в соседнем дворе, возвращаясь, тем не менее, строго к концу уроков, чтобы Даша, как истинная пай-девочка могла сесть в машину и поехать домой вовремя. Ну а к концу девятого класса Даша нашла провода, которые незаметно отключали всю сигнализацию в её доме, и стащила у матери ключи, отдав их Генке. Так что иногда по ночам парень приходил в гости, открывал ворота и залезал в окно Дашиной комнаты, взбираясь по росшему рядом клёну. И там они могли сидеть до самого утра, играя в карты или видеоигры, поедая сладости или просто болтая обо всём на свете, заканчивая лишь к утру, порой минут за двадцать до будильника Дашиных родителей, когда Генке, словно любовнику из анекдота, приходилось бежать домой.
А ещё парень никогда не издевался над девушкой из-за её осадного положения. Наоборот, он всячески подбадривал, старался помочь, постоянно смешил, когда Даше было грустно, и то и дело таскал ей из дома пирожки, которые пекла его мама. В такие моменты Дашу настолько переполняла благодарность, что она готова была расплакаться.
Вот и сейчас Генка стоял у её ворот. Один на морозе, щедро посыпаемый снегом, он лез в карман, доставая телефон. Уронил его в сугроб, и Даша улыбнулась, слушая гудки в мобильном и представляя, как чертыхается Максимов, спешно отряхивая свою старую звонилку и отвечая, наконец, бойким «Здаров!» на входящий.
– Сигнализация сработает, – сказала Даша громким шёпотом вместо приветствия.
– Да ты дрыхнешь, ёкарный бабай! – услышала девушка знакомый и родной голос на другом конце провода. – Я уж думал всё, твои тебя в бункер заперли!
– Пока нет, – Даша, потёрла красные от слёз глаза, – но они, кажется на пути к этому.