– Далеко еще? – осторожно спросила Екатерина.
– А ты куда торопишься? – Татьяна замедлила шаг и обернулась: – Неужто устала? Так ты сейчас вроде как отдыхаешь. Чай, не по городу идешь, закованному в асфальт.
«Действительно, чего это я? – удивилась молодая женщина. – Радоваться и наслаждаться надо!»
Солнце стремительно карабкалось ввысь. Заискрились в траве бисеринки росы.
Шли долго, пока не оказались на проселке. Пройдя по нему с километр, вышли к небольшой брошенной деревеньке с заросшими бурьяном дворами и чернеющими пустотой оконными проемами.
– Куда мы пришли? – спросила Катя, поймав себя на мысли, что за всю дорогу от станции она с Татьяной обменялась лишь парой фраз.
Подруга прикрыла ладошкой глаза и посмотрела вдоль единственной уцелевшей улицы.
– Сейчас узнаешь.
С этими словами она направилась к вросшему по самые окна в землю дому. Он был до того старый, что казалось, еще чуть-чуть, и рухнет под собственным весом. Палисадник, огороженный почерневшим покосившимся штакетником, распирал куст черемухи. Негромко, лениво и сипло залаяла собака. Что-то стукнуло. Со двора донесся приглушенный женский голос.
– Авдотья Никитична! – Татьяна взялась рукой за верх забора, привстала на цыпочки и заглянула во двор. – Встречай гостей!
– Танюша! – запричитала женщина. – Дочка!
Послышались шаркающие шаги, и калитка открылась. Перед женщинами возникла маленькая худенькая старушка с добрыми глазами. Одетая в ситцевое платье с замысловатым рисунком и передник, она светилась от радости. Голову покрывал бордовый, в горошек, платок.
– Примешь? – шутливо, словно могли отказать, спросила Татьяна, проходя во двор.
– А как же! – Старушка посторонилась. – Завсегда рада. Ты нынче не одна?
Загремел цепью серый, с проседью, пес. Подслеповато щурясь, он приветливо завилял хвостом.
Сбивая цвет с разросшейся во дворе полыни и лебеды, они прошли по узкой тропинке. Скрипнуло под ногами крылечко. В сенях на стенах висели пучки разных трав. Пахло геранью и мятой.
– Милости прошу! – Авдотья Никитична картинно указала рукой на открытую дверь.
Катя шагнула через порог и огляделась. Посреди избы стояла русская печь. У окна, по бокам которого висели белоснежные, с бордовыми петухами, занавески, стол. Посреди него, украшенный сверху фарфоровым чайником, пыхтел самовар.
– Как ты с ним управляешься-то, Авдотья? – усаживаясь на скамейку, покачала головой Татьяна и стянула с головы косынку. – Это же надо воды набрать, на улице растопить, потом в дом занести… Не тяжело?
– Привыкла, – пожала плечами Авдотья и посмотрела на Катю: – Ты нас знакомить будешь?
– Это подруга моя, Екатерина, – спохватилась Татьяна. – Большая начальница в Москве.
– Скажешь тоже, – смутилась Катя и опустилась на табурет у входа.
– Ты чего там села? – засуетилась хозяйка. – А ну, давай к столу!
– А руки где можно помыть? – Катя оглядела горницу.
– Так в сенях, – бабка увлекла за собой молодую женщину.
В висевшем над кадушкой умывальнике вода оказалась ледяной.
– У вас здесь колодец где-то? – спросила Катя.
– Родник, – бабка махнула рукой. – Чуть вниз спуститься нужно.
– И вы за водой туда каждый раз ходите? – не переставала удивляться Катя, вытирая ладошки старинным домотканым рушником.
– А кто же мне ее принесет? – улыбнулась беззубым ртом бабка.
– Ну а продукты? – не унималась Катя. – Где берете?
– Так коза у меня, – засуетилась бабка. – Пойдем, покажу…
Потом они пили чай с вареньем. Катя наливала себе из чашки золотистый напиток в блюдце, подражая Татьяне и бабушке, дула на него, разглядывая висевшую в углу икону, полочки с глиняной посудой, деревянные ложки.
Авдотья Никитична рассказала про свое житье-бытье и как на прошлой неделе козу искала.
– А у вас дети есть? – спросила Катя.
– Одна я, – цокнула языком бабушка. – Всех схоронила.
– И что, неужели совсем родственников нет? – не унималась Катя, которую распирало любопытство.
– Нету, – покачала головой бабушка. – Муж еще в японскую войну сгинул. Мне тогда двадцать было…
«Значит, ей восемьдесят шесть лет», – не без восхищения подумала про себя Катя, зная, что Квантунскую армию СССР начал громить в сорок пятом.
За разговором незаметно пролетело время.
– Спать я вам на сеновале постелю, – засуетилась, как стало темнеть, бабка. – Чай, не замерзнете. Комаров почти нет…
– Двести хватит? – Мужчина замер в ожидании.
– А ты как думаешь? – спросил Матвей.
– Не знаю, – пожал плечами пассажир и вынул бумажник.
Проводив взглядом подсевшего к нему у ресторана мужчину и сунув в нагрудный карман две сотенные купюры, Матвей включил левый сигнал поворота и отъехал от тротуара. Было уже поздно. Пустые улицы пульсировали светом рекламных огней. По шоссе изредка проносились машины.