Я выключил телевизор, подошёл к окну, раздвинул зелёные занавески. В темноте кровавым неоном светилось название магазинчика — «Wrangler». Из-за этой надписи и отблеска фонарей звёздного неба совсем не стало видно.
«Катастрофа... Царство сатаны» — снова вспомнились слова Тарковского из утреннего сна.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Тепло попрощавшись с лесником Кавкайкиным, я плыл пограничным морским катером дальше вдоль Кавказского побережья — из Лазаревской в Сочи.
Командир катера был большим другом Кавкайкина, которого тот заразил идеей квартир-дирижаблей.
Всего около двух часов длилось плаванье. Все это время я провёл на палубе.
Отсюда, с моря, горы казались густо поросшими лесом. Спокойное и величественное шествие вершин и ущелий демонстрировало первозданность. Казалось, природа сама пыталась скрыть, замаскировать смертельные раны, нанесённые человеком. Казалось, когда много веков назад аргонавты плыли тем же маршрутом, всё было таким же — отражение гор в голубом море, плавный полет белых чаек на фоне зелёных вершин.
Кроме меня на палубе находился привязанный длинной цепью к основанию орудийной башни медвежонок — любимец моряков. Совсем маленьким они подобрали его где-то на диком участке берега. Теперь это был уже вполне выросший зверь, избалованный матросскими подачками — тушёнкой, сгущённым молоком.
Медвежонок бряцал цепью, натягивал её, изо всех сил стараясь дотянуться до меня, ему хотелось поиграть. Командир, вышедший из ходовой рубки, сжалился над зверем, отстегнул карабин цепи у широкого ошейника, подвёл медведя поближе.
Мишка встал на дыбы.
— Не бойтесь, — сказал командир.
Медведь поднял переднюю лапу к правому уху, отдал честь.
— А ну, покажи зубки! Зубки!
Медведь разинул пасть, и передо мной открылась его гофрированная глотка, нечто доисторическое, жуткое, предваряемое рядами острых зубов.
— Впечатляет? — спросил командир. — Скоро придётся расстаться. Вырос. Безобразничает. Командование приказало ссадить на берег. Да вот не знаем куда. Зоопарки не берут. Придется оставить там, откуда взяли.
Я несмело протянул руку, потрогал медведя за холку. Тот улёгся на палубу, обхватил лапами мою ногу и стал тянуть зубами шнурок ботинка.
— Он же у вас дрессированный. Совсем ручной. Не умеет добывать пищу. Увидит людей, пойдёт к ним, И будет убит, — говоря это, я пытался выдернуть ногу, но мишка крепко держал когтями ботинок.
— Не балуй! — Командир изо всех сил рванул зверя за ошейник, отволок к орудийной башне, снова посалил на цепь. Медведь взревел от обиды, ударил по миске с остатками еды, и та с грохотом отлетела в сторону.
— Какого рожна вы его вообще брали? Натешились, а теперь подставляете под пулю? Кто так делает? — До того стало жаль этого ни в чём не виноватого мишку, что я взмолился: — Ну пожалуйста, подержите его у себя ещё месяц. Вернусь в Москву, пойду в зоопарк, в цирк — не может быть, чтоб не приняли.
— Спасибо, — сказал командир. — Я сам переживаю.
Так, взвалив на себя ещё одно бремя, я добрался до сочинского порта, где был встречен инспектором местного лесоохранного ведомства и препровождён в одну из центральных гостиниц города.
В Сочи прожил трое суток. С утра выезжал на газике в лесничество, вечером меня привозили обратно в гостиницу усталого, разбитого. Вымывшись и переодевшись в своём номере, спускался в ресторан, ужинал, потом пересаживался к стойке бара, заказывал коктейль — водку с лимонным соком, смотрел на танцующую публику.
Хмельные люди отплясывали между столиками и эстрадой, где сидели оркестранты зловещего вида. Лысый, налитый кровью аккордеонист выглядывал из-за своего аккордеона, как убийца из-за угла. Длинноволосый старик-пианист время от времени переставал играть, бросал гипнотизирующие взгляды на танцующих, требуя подачек. И к нему, как бабочки на огонь, слетались десятки, четвертаки. Тогда он с новой силой ударял по клавишам.
Похожий на боксёра словоохотливый бармен, одетый в белую рубаху с закатанными рукавами и чёрный галстук-бабочку, в паузах между приготовлением коктейлей три вечера подряд рассказывал мне, кто есть кто в этом зале.