Главное интервью в моей жизни, и вот теперь – женщина моей мечты… Незабываемый день! Марлен Кальвейн… 3, улица… улица дю Тампль или… или улица Вьей-дю-Тампль? Кларвейн или Кершеваль? Есть еще бульвар дю Тампль, в третьем округе! Номер дома 43! Или 31?.. Марлен Клар… Кларвельд! А улица Вьей-дю-Тампль идет из третьего в четвертый округ! Вне себя от ярости, я стукнул кулаком по столу, бросился на балкон и увидел, как Батист с компанией залезают в машину. Это судьба! Судьба-индейка, это всем известно, она не посылает знаков без подтверждений, надо пройти половину пути, и тогда вы поймете, что это действительно судьба.
– Бати-и-ист! – заорал я, чтобы перекричать шум мотора. И сломя голову скатился по лестнице.
– Слушай, я тут подумал, у меня клевая идея.
Они разволновались, ожидая, пока я отдышусь.
– Я сегодня беру интервью у Харрисона Форда. Сечете?
Судя по их выражениям – нет.
– Он из тех, кто никогда не отказывается подписать такие серьезные петиции. Ты знаешь более известную кинозвезду? Представляешь себе его имя на этой бумажке? Оно перекроет всех: политиков, телевизионщиков…
– …Харрисон Форд? Думаешь, это будет правильно на такой серьезной бумаге?
Мне даже не пришлось отвечать, Мигель сделал это за меня.
– Правильно? Да он кумир трех-четвертей населения планеты, в один прекрасный день он будет претендовать на кабинет в Белом доме.
– Его и сейчас больше слушают, чем американского президента, – вставил Дидье.
– Если правительство Сан-Лоренцо узнает, что артист вроде него включился в кампанию, у нас будут все козыри на руках, – не остался в стороне Жан-Пьер.
Батист не стал тянуть резину и вытащил свои листочки.
– Когда интервью?
– Сегодня вечером.
– Если тебе удастся вытянуть из него хоть слово о Фаменнесе, ты скорее всего спасешь ему жизнь, – произнес Батист дрогнувшим голосом. – Встретимся около шести у посольства, я буду во главе демонстрации. У тебя есть номер моего мобильника?
Я кивнул, они сели в машину. Прежде чем машина отъехала, они очень серьезно поблагодарили меня от всего сердца. От этого мне стало немного не по себе. Через несколько часов моя карьера наберет обороты, я, возможно, обрету женщину моей мечты и со смущенным видом отдам Батисту петицию, объяснив, что Форд ни о чем не хотел слышать. Одним приятелем меньше.
Появился Роже. Он был удивлен, увидев меня посреди улицы с какими-то бумажками в руках. Я попросил его подождать секундочку, пока я сбегаю наверх, захвачу свои причиндалы.
«Марлен Киршенвальд, журналист, 3, улица дю Тампль, 75004, Париж».
Меньше чем за две минуты компьютер выдал мне номер красавицы.
– Алло, Марлен?
– Да.
– Это Алан Ле Гиррек, журналист с радио 99.1.
– …Кто?
Да уж, меня редко запоминают. Мне и так повезло, что я застал ее дома. Судьба…
– Мы встречались на вечеринке, посвященной выходу пилотного номера журнала Батиста.
– ?..
– Он только что дал мне подписать петицию об освобождении Хосе Фаменнеса, ты идешь на демонстрацию?
– …Да.
– А я не могу, беру интервью у Харрисона Форда как раз в это время.
(Должно сработать, должно сработать, должно сработать…)
– У Харрисона Форда? У самого Харрисона Форда?
(Я был уверен! Я был уверен!)
– Да, у того самого. Обычная работенка. Что касается Хосе Фаменнеса, мне кажется, что мы, журналисты, должны объединиться, сделать что-то сообща, а не кричать каждый из своего угла, понимаешь?
– Может, встретимся, обсудим все это, как только я закончу с Фордом?
– …Где?
(Я просто гений! Я просто гений!)
– Ну, в каком-нибудь баре, например, в «Палантино», это в Маре.
Внизу Роже принялся сигналить как сумасшедший.
– Во сколько?
– В восемь пойдет?
– Договорились, – ответила она и повесила трубку.
Нашего первенца мы назовем Хосе.
Чтобы наверстать упущенные минуты, я гнал машину как сумасшедший, не переставая мечтать о бедрах Марлен, о глазах Марлен, о щиколотках, хрупких, как ножка бокала, о всех мелких радостях, что ожидают меня в ближайшем будущем. Обеспокоенный Роже все твердил мне о своей жизни, что он всегда хотел умереть во сне на хуторе в Нуармутье в возрасте восьмидесяти лет, а не в машине, которую ведет маньяк, в погоне за актером, снявшимся в «Звездных войнах». На месте уже готовили павильон, царило веселье, светило солнце. Я спросил, где же звезда.
– В ресторане с директором студии. Никто не знает, где именно. Мы слегка запаздываем со съемками из-за погоды, вам придется подождать часиков до шести вечера.
Этот добродушный парень только что объяснил мне, что моя жизнь – пропащая. В этом мире некоторые встречи никогда не случаются, и я был идиотом, когда решил, что я исключение. Я слишком взывал к судьбе, она почувствовала себя загнанной в угол и не смогла подарить мне сразу два невероятных события в один день. Что я скажу Бержерону? И что я скажу Марлен?
Что Форд предпочел моим вопросам десерт? Я на секунду присел на рельсы операторской тележки, чтобы смягчить боль отчаяния. Видя мое разочарование, Роже дипломатично, как мог, стал меня утешать:
– Не вешай нос, старик. У нас осталось интервью с ди-джеем.
В этой пустыне я заметил фотографа, который, казалось, был осведомлен лучше других. Он заверил меня, что Форд не из тех, кто «кидает», и раз он сказал, что будет здесь в шесть вечера, значит, будет, профессионал все-таки. Нам оставалось только ждать три часа, потягивая кофе и жалуясь на жизнь. И тут Роже предложил:
– Ты делай что хочешь, а я пока заскочу в свой клуб, это единственное место, где я могу расслабиться. В двух шагах отсюда.
– Какой, к черту, клуб?
– Чудное место, суперчастное заведение, я хожу туда два раза в неделю. Пошли, развеешься немного, а то будешь тут, как тигр в клетке.
– Мой бедный Роже, мне хочется кого-нибудь придушить, а ты предлагаешь мне расслабиться в каком-то паршивом клубе.
– Именно. Это единственное место, куда надо бежать со всех ног, когда ты хочешь кого-нибудь убить. – Он понизил голос: – Но только между нами. Никто, даже моя жена, не знает, что я туда хожу. Мой сосед предложил мне однажды пойти туда, и с тех пор… я подсел.
Как вы понимаете, отказаться было невозможно.
Пять минут спустя мы входили в развалюху из красного кирпича. Обшарпанный коридор заканчивался бетонной лестницей, по ней мы спустились в звуконепроницаемый ангар. Четырнадцать мужиков, все в бесшумных шлемах и с огромными винтовками, стреляли как помешанные по картонным фигурам, висящим на тросах. Когда я вошел в тир, мне показалось, что шальной пулей пробило барабанную перепонку.
– Чем занимается твой сосед?
– Он – полицейский.
Роже чувствовал себя здесь как рыба в воде. Он представил меня всем стрелкам, и через секунду у нас в руках оказались револьверы. Я подумал, что неожиданности сегодняшнего дня на этом не заканчиваются.
– Как ты считаешь, что я должен с этим делать? – спросил я, показывая ему «пушку».
– Попробуй – увидишь. Это как в кино. Даже Форд учился стрелять в таких местах. Увидишь, как успокаивает.
– Роже, я не вижу в этом ничего хорошего. Вместо ответа он на одном дыхании разрядил обойму, так что мне пришлось заткнуть уши. Больше никто не обращал на меня внимания, я остался один с револьвером в руке, как с собеседником, который слишком долго молчал. В чем-то Роже оказался прав: возможно, этот тир объяснит мне что-то главное о том, как становятся героями. Ничего случайного не бывает.
А потом я уже ни о чем не думал, я палил, и палил, и палил, и мир испарился облачком дыма.
Роже вытолкнул меня в реальность, но все всплыло в памяти только с дневным светом. Я весь провонял порохом, а в глазах у меня все еще приплясывали отблески. Это продолжалось некоторое время, пока мы снова не попали на съемочную площадку с декорациями и массовкой поистине голливудского размаха. Посреди этого водоворота фотограф кивнул мне на агента Форда, который выкрикивал нечто странное в сторону фургона. Я быстро сообразил, что за драма здесь разыгралась: по причинам, известным ему одному, самый выдающийся современный актер наотрез отказался выходить из своей гримерной. Люди вереницей проходили под окошком, умоляя его вернуться. Я хотел затесаться в толпу, протянуть микрофон, сказать, что сейчас решается моя судьба, что ему достаточно произнести несколько слов для 99.1, чтобы сделать меня знаменитым, но, увидев горилл Форда, смотревших на меня, я отказался от этой затеи. Апатия моя разом сменилась слепой яростью. Я уже начал подозревать, что Форд умрет раньше, чем я смогу взять у него интервью, и я, как все бумагомаратели мира, напишу некролог, такой же тривиальный, как сотни ему подобных, а много позже, укрыв ноги пледом, перед камином, буду вспоминать, как прошел всего в нескольких шагах от кумира.